Александр Голованов - Дальняя бомбардировочная...

— Как ваша фамилия? [349]

— Усачев.

Поинтересовавшись, какую должность он занимает, Верховный сказал:

— Вот что, товарищ Усачев, Голованову вы не звоните и его не беспокойте, пока он сам не приедет или не позвонит. Невыполнение этих указаний повлечет отстранение вас от должности. Когда Голованов появится, передайте, чтобы он мне позвонил. Все ясно?

— Так точно, товарищ Сталин, все ясно!

— Всего хорошего. Разговор был окончен.

— Не мог же я, Александр Евгеньевич, не выполнить такие указания, — вопрошающе глядя на меня, сказал Усачев.

Конечно, он был прав. Не часто Верховный давал те или иные указания лично младшим офицерам, и, будучи на месте такого офицера, я тоже точно бы их выполнил. И все-таки чувствовал я себя весьма и весьма неудобно. Раздался звонок. Подойдя к телефону, я узнал голос Молотова. Он передал, что меня ждут на даче. С тяжелым сердцем отправился я туда. Как я мог уехать из штаба, когда знал, что в любой момент меня могут вызвать? Ведь так просто с фронта срочно не отзывают, не говоря даже причины вызова. И звонил сам Верховный. Будучи требовательным к себе и к подчиненным, я сильно переживал ничем не оправданный мой поступок. Приехал на дачу, собираясь сразу извиниться за свою оплошность. Однако когда я вошел в комнату, то увидел улыбающегося Сталина и рядом Молотова.

— Ну, с кем вас поздравить? — весело спросил Сталин.

— С дочкой, товарищ Сталин.

— Она ведь у вас не первая? Ну, ничего, люди сейчас нам нужны. Как назвали?

— Вероникой.

— Это что же за имя?

— Это греческое имя, товарищ Сталин. В переводе на русский язык — приносящая победу, — ответил я.

— Это совсем хорошо. Поздравляем вас. Разговор перешел на другие темы.

— Как вы расцениваете командующего фронтом, где вы сейчас были?

Этот вопрос был для меня неожиданным. Зная, как реагирует Сталин на оценки людей, которым он доверяет, было бы совсем неправильным давать ответы по личным симпатиям или антипатиям к этим людям.

— Не могу, товарищ Сталин, ответить на этот вопрос, там находится маршал Воронов, он сможет, видимо, дать вам правильный ответ. [350]

— Ну, хорошо. Мы сегодня еще с вами встретимся, — сказал Сталин, и я уехал, так и не зная пока что причины вызова.

Вечером я опять был на даче. Сталин был один. Разговор снова начался о командующем фронта, откуда я только что приехал.

— Странный он какой-то человек. Много обещает, но мало у него получается.

Вспомнив ряд невыполненных им обещаний, Верховный сказал:

— На войне, конечно, всякое может быть. Видишь, что человек хочет что-то сделать, но не может, не получается, на то и война, думаешь об одном, а получается и другое. А здесь что-то не то. Был у него в августе на фронте. Встречал нас с целой группой репортеров-фотографов. Спрашиваю: это зачем? Отвечает: запечатлеть на память. Я ему говорю: не сниматься к вам приехали, а разобраться с вашими делами. Вот возьмете Смоленск, тогда и снимемся. «Товарищ Сталин, считайте, что Смоленск взят!» — не задумываясь, отвечает он. «Да вы хоть Духовщину-то возьмите», — говорю ему. «Возьмем, товарищ Сталин!» А вы же знаете, что никакого Смоленска он не взял, пришлось передать его освобождение Соколовскому. Сколько раз его перемещали то туда, то сюда, ничего не получается. Что за него держаться?! — в недоумении задал вопрос Верховный.

Мне стало ясно, что отдельные товарищи, занимающие высокие военные посты, считают этого командующего достойным занимать столь ответственную должность и заступаются за него.

Я молчал. Но полностью был согласен с Верховным.

Потом разговор как-то сам собой переключился на другие вопросы. Я слушал. Сталин говорил. Явление, я бы сказал, весьма редкое. Обычно бывало наоборот. Сталин всегда больше слушал и мало говорил.

Сталин рассказывал мне, как приходилось ему делать побеги из ссылок, то одному, то с товарищами. Однажды он провалился в прорубь на Волге, после чего долго болел. Рассказывал и о Туруханском крае, и особенно почему-то мне запомнился его рассказ о совместном побеге с Я. М. Свердловым [101]. Жили они в разных селениях. Сев незаметно на пароход у своего поселка, Сталин вышел на палубу, когда пароход пристал к пристани селения, откуда должен был бежать Свердлов. Свердлова он нигде не увидел, но шла погрузка багажа. Грузчики несли большую бельевую корзину. Жандармы попробовали поднять эту корзину, и она оказалась весьма тяжелой. Потребовали ее вскрыть, а когда получили отказ, решили проткнуть эту корзину штыками. Корзину в конце концов пришлось открыть, и из-под белья был извлечен Свердлов. Сталин продолжал побег один. Закончил этот рассказ Верховный тем, что указал, как велика роль конспирации в подпольной работе и умение ею пользоваться. [351]

Я внимательно слушал и все пытался предугадать, зачем все-таки вызвал меня Сталин с фронта.

Наконец совершенно без всякого перехода неожиданно он сказал:

— Полетим в Тегеран, на встречу с Рузвельтом и Черчиллем.

Я не выдержал и улыбнулся. И улыбнулся не чему-нибудь, а той осторожности, которой придерживался Сталин, видимо, всю свою жизнь, даже с людьми, которых он знал и которым доверял. Нелегкая, по всей вероятности, была жизнь у этого человека, которому, наверное, приходилось разочаровываться в людях, которым он безусловно верил. Мне же казалось, что сейчас, когда имя этого человека известно всему миру, вряд ли ему нужно проявлять такую настороженность даже к людям, близко к нему стоящим.

— Чему вы улыбаетесь? — удивленно спросил Сталин.

Я промолчал. Сказать то, что думал тогда, я бы никогда не решился. Слишком велика была разница, если можно так выразиться, в удельном весе каждого из нас. Сказать неправду и что-либо придумать я также бы не смог. Своего вопроса Сталин больше не повторил, чему я был неслыханно рад. Даже сейчас я не могу дать себе ответа, что бы я ответил на повторный вопрос?.. В одном уверен — говорить неправду не стал бы.

Немного помолчав, Верховный сказал:

— Об этом никто не должен знать, даже самые близкие вам люди. Организуйте все так, чтобы самолеты и люди были готовы к полету, но не знали, куда и зачем. Нужно организовать дело, чтобы под руками были самолеты как в Баку, так и в Тегеране, но никто не должен знать о нашем там присутствии. Продумайте все как следует, время еще есть. Завтра мы с вами еще встретимся.

Разговор был окончен. Попрощавшись, я уехал.

Вообще, возможная встреча с Рузвельтом не была для меня новостью. Время от времени по тому или иному поводу я слышал о возможности такой встречи и в конце 1942-го и в 1943 году. Одно не было известно, где же она в конце концов состоится. Теперь как будто все встало на свои места. Нужно было продумать вопрос, как перебросить самолеты и личный состав в Баку, а затем для обслуживания конференции и в Тегеран. Вопрос отправки самолетов и личного состава при разносторонней деятельности АДД какой-либо трудности не вызвал, а вот самому улететь на некоторое время в неизвестном направлении, когда буквально каждую минуту штабу известно, где находится командующий, — над этим придется поломать голову.