Алексей Сергеев - Стерегущий

— Счастье — это любовь! — пылко воскликнул Алгасов. — Самое трудное в жизни, — несколько тише и задушевнее сказал он, думая о своей спутнице, — это найти и сохранить около себя человека, который понимает и разделяет твою любовь.

— Может быть, это и так, — раздумчиво согласилась Лелечка. — Но что такое любовь?..

Алгасов быстро взглянул на ее строгий профиль: зачем она задала ему этот вопрос?

А она полушутливо, полусерьезно добавила:

— Не отвечайте только, пожалуйста, иначе скажете пошлость. О любви лучше всего молчать… Смотрите, смотрите, Гри-Гри!

Она коснулась его руки, заинтересованно глядя в пространство между каменною грядою и берегом. Алгасов посмотрел туда же.

В тихую заводь заплыла стая мелкой рыбешки, осторожно подошла к водорослям, покачалась на них в прозрачной воде и серебряными брызгами бросилась в стороны. Из водорослей неожиданно выскочил и как-то боком побежал по прибрежной гальке сердитый краб с выпученными глазами.

— Совсем генерал Фок, — звонко рассмеялась девушка. — Ну, не будьте букой. Запрет мой относится только к одной теме.

Прикосновение ее теплых пальцев к его руке было невинной, дружеской лаской, но Алгасов почувствовал, как между ними протянулась вдруг тонкая неразрывная нить взаимного понимания. Слова о любви, которые он хотел ей сегодня сказать, действительно стали ненужными.

Солнце почти закатилось. Пожаром вспыхнула заря. Черными птицами с обагренными пламенем крыльями потянулись вверх одна за другой сумеречные тени.

— Пойдемте домой, мой милый мечтатель. Мне холодно, — зябко подернула Лелечка плечами.

Уходя, они бросили прощальный взгляд на море. Сначала они увидели двигавшиеся к ним огни — красный и зеленый, потом услышали мерный угрожающий гул, и, наконец, мимо берега пронесся огромный пароход, шумный, сверкающий и прекрасный…

Очарование воспоминаний прервал вестовой, явившийся с вызовом Алгасова в канцелярию к ротному командиру.

— Григорий Андреевич, — сказал ротный командир, отводя глаза от молодого офицера в сторону. — Из штаба полка мне передали, что у вас дома что-то стряслось. Идите-ка, голубчик, домой. Если вы нужны будете в роте, я пришлю за вами вестового, — и ротный командир торопливо пожал Алгасову руку.

В воротах казармы подпоручик увидел Родиона в одном мундире с криво надетым поясом. У солдата был вид чрезвычайно взволнованный.

— Ты чего здесь болтаешься? — удивился Алгасов. — Что за вид у тебя? Напился на блинах, что ли?

— Никак нет! Несчастье у нас. Так что мичман Кудревич вместе со «Стерегущим» нонича утром утопли…

— Как?! Что ты говоришь? — воскликнул подпоручик, останавливаясь и хватая денщика за плечо.

— Так точно, потоп. Их вестовой, Больших-Шапок, все мне в точности рассказал: как японец артиллерией «Стерегущего» разбил, и он пошел ко дну, а «Решительный» в Артур прорвался.

— Какое несчастье, какое несчастье! — быстро зашагав от казармы, говорил Алгасов. Тоска сдавила ему грудь. Он думал, как опечалит Лелечку известие о гибели мичмана, и, все еще не веря, что его соседа по комнате уже нет на свете, скорбно повторял: — Бедный, бедный Константин Владимирович!

— А им голову оторвало, и они лежат теперь в Сводном госпитале, — продолжал Родион, стараясь идти в ногу с офицером.

— Что ты путаешь? — снова остановился Алгасов. — Только что говорил — мичман утонул, а теперь в госпитале лежит.

— Никак нет! Это не им голову оторвало, а барыне Франк. Как наша барышня вместях с ней пошли в гости к барину Сидорскому, японская эскадра и возьмись палить. Всех и поубивало.

— Всех? — переспросил Алгасов, бледнея, срывающимся голосом. — Что это за «наша барышня»… Елена Владиславовна? — и сердце захолонуло в ожидании ответа.

— Так точно. Но барышню только ранило. Давеча еще были живы.

— Жива? — хрипло выдохнул Алгасов, напряженно глядя перед собою.

— Так точно, — не решился сказать Родион сразу всей правды.

Охваченный тревожным волнением, Алгасов круто повернул, почти побежал к госпиталю. Он не мог поверить в возможность несчастья. Ему хотелось надеяться, что оно прошло мимо. Чувство надежды никогда не покидает человека. Родион едва поспевал за ним.

В комнате врача, с надписью на черной железной дощечке «Дежурная», Алгасов нашел Сеницкого и по лицу его понял, что все кончено.

— Нет в живых? — вымученно спросил он неповиновавшимся голосом.

Сеницкий молча кивнул.

— Как же это произошло? — бессвязно и даже как-то бездушно, словно поддерживая ненужный разговор, спрашивал Алгасов. — Очень мучилась?.. Что вы знаете?

— Очень мало… Принесли едва живой. Осмотрел ее, сделал перевязку. Больше помочь ничем нельзя было.

— Дальше! — нетерпеливо перебил Алгасов. — Когда ее принесли… она…

— Дальше, голубчик, пришло то, что с каждым из нас неминуемо приключится… мгновением раньше, мгновением позже.

— Дайте мне посмотреть на нее, — с дрожью в голосе попросил Алгасов.

— Пойдем, — коротко ответил Сеницкий, нахлобучивая фуражку.

Сеницкий и Алгасов вышли из дежурной, Родион поплелся за ними.

Алгасов встал в углу так, чтобы ему была видна Лелечка. Вытянув голову, он настороженно вглядывался в лицо девушки: не откроет ли глаза, не улыбнется ли?.. В памяти оживали видения прошлого, и все вокруг было, как смутный сон, разорванный на части.

Входили и уходили люди, сменялись их лица, слышались голоса. Вошел полковник Агапеев, пропуская вперед сестру милосердия. В ногах у Лелечки они положили по большому букету. От электрического света на золотой парче то загорались блестящие искорки, то бегали тихие ласковые тени, прячась в цветах. Недавно срезанные цветы напомнили о благоуханной, радостной, вечно живой природе…

В сестре милосердия, повернувшейся от стола, подпоручик узнал Таисию Петровну. Она первая поклонилась, глядя на него с сочувственным испугом.

Алгасов не ответил ей, безразлично отвернулся в сторону.

Она снова подошла к Агапееву и сейчас же услышала его шепот:

— Смотрите, какая красота погибла! И за что?

Взволнованная молодая женщина промолчала, искоса наблюдая за Алгасовым. Откуда брать силы человеческому сердцу? Подпоручик как бы качался от свалившегося на него горя, и рука его, нервно скользя то вверх, то вниз, оглаживала кобуру револьвера… В кого собирался стрелять он? В себя? В японцев? Для чего ему это оружие, которым он не мог защитить свое счастье?..

Адмирал Макаров появился неожиданно: твердой поступью прошел к столу, сам окаймил гирляндой из роз изголовье усопшей, скорбно и низко склонил над ней голову.

— Вечный покой и вечная память тебе, дорогое дитя!

Выпрямляясь, увидел в ногах Лелечки солдата с заплаканными глазами и скорбную фигуру молодого офицера в походной форме. Адмирал много раз видел смерть. Он знал, что скорбь и печаль у всех различны: у кого мужественны, как готовность побороться с предстоящими новыми испытаниями, у кого безвольны и жалки, как отчаяние, от которого никнет голова и опускаются руки.