Эдвард Уитмор - Синайский гобелен

Мне не нужны идолы, ответил мужчина презрительно. Бог во мне. Подожди, и завтра на рассвете ты увидишь единственного и подлинного Бога.

Стерн заночевал. На следующее утро человек встал спозаранку, съел скудный завтрак и напряг кишечник. Среди прочего там оказался маленький гладкий камешек, который он благоговейно омыл и, смазав растительным маслом, вновь проглотил с восторженной улыбкой.

Завтра в это же время, сказал он, Бог явится вновь, если ты хочешь вернуться и поклониться Ему.

Далеко за полночь Стерн рассказывал свои истории, выкуривая сигарету за сигаретой и подливая себе водки, смеясь над собой и смеша Мод.

Когда он ушел, она обошла комнату, собирая пепельницы и стирая пепел, который нападал повсюду, пока он размахивал руками во время своих бесконечных рассказов. На кухне она замерла, уставившись на раковину и не выпуская из рук пустые бутылки. И вдруг почувствовала страшную усталость.

Теперь она поняла, почему он ни разу не занимался с ней любовью, вероятно, даже вообще ни с кем, почему интимные знакомства у него всегда застревали на этой стадии.

Отстраненный, безымянный, мимолетный, такой же одинокий в конце, как и в начале.

Только не с кем-то из тех, кто мог узнать его. Никогда. Он этого слишком опасался.

Он ворочался уже несколько часов, проснувшись от страшной зубной боли. Поспать удалось лишь в самом начале, а теперь, за два часа до рассвета, он уже даже ворочаться не мог. Подтянул одеяло, отброшенное к ногам, и лежал, дрожа в темноте от боли, раздирающей челюсть.

Наконец за окошком забрезжил тусклый серый свет. Стерн выдвинул ящик тумбочки рядом с койкой и вытащил иглу. По телу прокатилась теплая волна, и он рухнул обратно в постель.

Я ускользаю, подумал он. Каждую ночь дюжина новых глав секретной утерянной книги, которую он мечтал найти, чудесные эпизоды, из которых ни один не запомнился.

Он снова, как в детстве, парил высоко в ночном небе над развалинами Мариба, среди звезд и воздушных потоков, над плывущим далеко внизу миром, высоко над Храмом луны, неожиданно показавшимся из песков. За несколько минут он прожил все минуты детства в Йемене с отцом и дедом, мудрыми и добрыми людьми, дожидавшимися его, чтобы передать ему свою мудрость.

Серое окно поблекло добела. Я ускользаю, подумал он и уснул от действия морфия на один жизненно необходимый ему час.

Он проснулся окоченевший и вялый и облился холодной водой. Снов больше не было, пришел пустой день, но невыносимый приход его он все-таки пережил.

Однажды вечером весной 1933 года Хадж Гарун и О'Салливан Бир сидели на пригорке к востоку от Старого города и смотрели, как заходящее солнце медленно меняет цвета башен и минаретов, пряча в тень невидимые улицы. После продолжительного молчания старик вздохнул и вытер глаза.

Уж так красиво, так красиво. Но будут погромы, будут, я точно знаю. Как думаешь, пресвитер Иоанн, может, нам раздобыть ружья? Тебе и мне?

Джо пожал плечами. Тебе и мне , старикан всерьез это сказал. Он и впрямь верит, что они вдвоем могут что-то сделать.

Я после Смирны волнуюсь насчет этого, продолжал Хадж Гарун. Здесь тоже будет так, как там? У них тоже был чудесный город, там жили самые разные люди, и вот смотри, что получилось. Я просто не понимаю, почему иерусалимцы так друг с другом поступают. И ведь это же не римляне, не крестоносцы, это здешние, по нашу сторону стен. Я боюсь. Мы достанем ружья? Достанем?

Джо покачал головой.

Нет, никаких ружей, они не приведут ни к чему путному. Я по молодости баловался с такими вещами, но это бессмысленная игра для подростков. Возьмись за оружие и станешь ничем не лучше «черно-пегих», а так не годится.

Но что же тогда нам делать? Что мы можем?

Джо поднял камень и бросил его вниз, в сторону долины, отделявшей их от города.

Исусе, не знаю, я говорил об этом со священником-пекарем, и он тоже не знает. Кивает и опять идет печь свои четыре хлеба. Хотя уже не приплясывает больше, это плохой знак. Но для тебя-то такие беды не в новинку, вот это меня, ей-богу, удивляет. Как ты мирился с этим все годы?

С чем мирился?

С тем, что делало с тобой все это отребье. С тем, что в тебя швыряли камнями, повышибали все зубы изо рта, царапали ногтями, воровали то немногое, чем ты владел, били, обзывали и оскорбляли тебя. Если бы со мной такое где-нибудь случилось, я бы давно оттуда уехал.

Я не могу ехать. Ты, кажется, не понимаешь.

Нет, не понимаю и вряд ли когда пойму. Послушай. Смирна — это, конечно, очень плохо, но у меня с той поры другое в мыслях, что все время беспокоит меня и не отступает. Все это время я искал Синайскую Библию, а теперь начинаю беспокоиться. Понимаешь, это связано с тем обещанием, которое я себе дал. Господи, я совсем запутался. Можно тебя спросить?

Хадж Гарун взял его за руку. В Старом городе и на холмах загорались огни. Джо взглянул на старика и увидел, какие у того лучистые глаза.

Пресвитер Иоанн?

Да, да, конечно, в общем, вот какое дело. Когда-то я любил одну женщину, и она от меня ушла, но, ты понимаешь, я понял, что никогда уже не полюблю другую. Похоже, так уж мне суждено, а как быть с душой тогда? Что делать душе?

Просто продолжай любить ее.

По-моему, я этим и занимаюсь, но какой в этом смысл? Что дальше-то?

Он почувствовал пожатие хрупких пальцев, потом старик убрал руку. Хадж Гарун с серьезным видом встал на колени и взял его за плечи.

А ты еще молод, пресвитер Иоанн. Разве ты не видишь, что дальше ничего нет? Это и есть конец.

Но как же тогда все безнадежно.

Нет. Пока что у тебя мало веры, со временем она придет.

Вера, говоришь? Я с рождения верил, но за эти годы она лишь слабела, а не росла, а теперь и вовсе ушла.

Нет, такого не может случиться.

Но случилось же, она забрала ее.

Нет, она только дает веру, а не забирает.

О, Исусе, ты опять заговорил про Иерусалим. Я-то говорю о живой женщине из плоти и крови.

Я понимаю.

И что?

Вера никогда не умирает, пресвитер Иоанн. Если ты любишь женщину, ты ее когда-нибудь найдешь. За свою жизнь я повидал немало храмов, что строились вон там, на горе за долиной, и хотя все они уже рассыпались в прах, думаю, один остался и пребудет вовеки, храм самого первого царя этого города. Да, я боюсь, когда вспоминаю Смирну и думаю о том, что ждет нас завтра, но еще я знаю, что Мирный город Мелхиседека никогда не погибнет, потому что когда добрый царь Салима правил на той горе давным-давно, задолго до того, как Авраам пришел к нему за благословением и обзавелся на этой земле сыновьями Измаилом и Исааком, — задолго до этого Мелхиседек уже увидел свою добрую мечту, мою мечту, и таким образом дал ей вечную жизнь, без отца и матери, неизбывную, без начала и конца.