Эдуард Петров - Паруса в океане

Астарт подошел к Эшмуну.

— Я осмелился утверждать.

Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на стенах и у алтаря.

— Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.

— Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.

Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.

— Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный гвоздь у меня в руке!

Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.

Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.

— А теперь попробую я.

Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:

— Бежать надо.

Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца. Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной дрожью на малейшее движение пальцев Астарта. Наконец взгляд живого бога остекленел, челюсть отвисла.

— Чудо! — шептали мореходы.

— Злой Мот в его пальцах, — шептали вельможи.

— Еще один Эшмун, — шептали уродцы.

— То наследие Ливии, — прозвучал спокойный голос Ахтоя.

— Вот здесь, — прошептала танцовщица, — это и есть Башня Святых Отшельниц.

За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались возбужденные голоса, музыка, звон цимбал. Астарт запрокинул голову и с трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над храмовым садом.

"Нужно торопиться, пока не взошла луна…" — подумал он и, вытянув перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня, пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.

— О Баалет, что он хочет делать?! — танцовщица прикрыла ладонью рот, чтобы не закричать.

Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что искал: деревянную трубу, вделанную в камень.

— Чужеземец, побойся неба, — танцовщица нашла в темноте Астарта и обвила его шею тонкими цепкими руками, — богиня покарает всякого, кто замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню размуровывают раз в году — в весенний праздник Танит, — выносят мертвых, впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду… Вернемся в храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.

Астарт оттолкнул женщину.

— Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.

Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.

"Судьба, что ты готовишь?"

Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела. Затем еще одна и еще… Странные звуки мерно взбирались в ночное небо, замирая на короткое время.

Танцовщица протянула руки, но… уперлась в камень.

— Баалет! Кары твои молниеносны! — она в ужасе отпрянула и, шатаясь, побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.

Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.

Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту. Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом загонял в трубу второй кинжал, и этом исправлял положение. Двух подряд промахов исправить уже было бы невозможно.

Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со всех сторон. Шорох листвы звучал ободряюще: казалось, рядом находится родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность стены.

В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор: отшельницы пели полуночную молитву Великой Матери.

Наконец финикиец добрался до карниза башни, уцепился за острый край, шумно дыша.

Молитва неслась над ночным Карфагеном, вплетаясь в звуки моря и крики сторожей. В кромешной черноте медленно плыл огонек, толкая перед собой слабый хвост — отражение. То запоздалый кормчий спешил в торговую гавань, выставив на бушприт сигнальные огни.

Молитва кончилась, оглушив внезапной тишиной. Астарт висел, чувствуя, как немеют пальцы и покрывается потом спина. Немного выждав, он подтянулся и заполз на плоский край площадки, венчающей башню. Прислушался и понял, что площадка пуста, все отшельницы спустились в башню.

Финикиец ощупью отыскал квадратный провал, ведущий внутрь башни, каменные ступени.

Снизу неслось сонное бормотание, дыхание множества людей, звуки почесываний и зевков. Отшельницы производили больший шум, чем сотня спящих страдиотов. Спертый воздух, пропахший потом, ладаном, мочой, напомнил казармы Египта.

Астарт остановился. Тусклый свет одинокой лампады терялся в струях фимиама, окутавших бронзовый стан богини. Статуэтка Танит в виде хрупкой женщины с непомерно развитыми бедрами загадочно улыбалась в неглубокой нише, украшенной гирляндами засохших цветов. Десятки костлявых тел, совершенно нагих или в рубищах, лежали на каменном полу. Пораженный, Астарт замер на последней ступени лестницы, вглядываясь в бритые черепа, острые ключицы, провалы щек и глазниц.

Астарт протиснул ногу между спящими, сделал шаг, второй. Огонек лампад тревожно заметался. Финикиец без колебаний протянул руку и крепко сжал пальцами край глиняной плошки. Ароматный дым окутал его, щекоча кожу.

Астарт приблизил светильник к какому-то лицу: запущенная кожа, лысая голова, сухие струпья на темени.

"Боги уродуют человечество. Правители уродуют подданных. Подданный уродует своих рабов и домочадцев… Жизнь принадлежит уродам…"

Следующее лицо было еще ужасней: всю нижнюю челюсть до ноздрей покрывала мокнущая, незаживающая короста, наверняка, предмет зависти и восхищения остальных отшельниц.

…Десятки лиц… Когда перед глазами финикийца поплыли радужные круги, он выпрямился и вдруг застыл: чьи-то глаза внимательно следили за ним из темноты.

Он поднял лампаду над собой. Отшельница сжалась в комок, зажмурив глаза. Лишенная волос голова, старушечье лицо, рельефные бугры суставов. Едва знакомый овал лица заставил сжаться сердце Астарта. Он бросился к ней, рискуя разбудить всю башню. Он схватил ее иссохшую горячую руку.