Трейси Слэттон - Бессмертный

Лоренцо вызвал меня в ясный июньский день 1472 года, и я решил, что он собирается обсудить очередной карнавал, маскарад, пышное шествие или процессию, которыми постоянно забавлял Флоренцию, таким образом завоевывая любовь флорентийцев, всегда обожавших веселье. Я прогуливался по старому рынку с Сандро Филипепи, который по непонятной причине назвал себя Боттичелли. На самом деле это было прозвище его брата. Мы без цели слонялись среди прилавков с розовой клубникой и красной малиной, копченой колбасой и серебристой рыбой, привезенной с моря. Столы ломились от свежей дичи — шотландских куропаток и оленины из деревни. Мы шутили и между делом обсуждали цену за тондо с Мадонной и младенцем, которое я хотел приобрести для своего дома. Не из набожности и не по религиозным причинам, хотя, может, и по ним, если считать, что искусство для меня своего рода религия. Стиль Сандро был изящным, лиричным, он изображал человеческое тело одновременно неземным и чувственным. Особенно восхитительны были его женские фигуры — истинное торжество красоты и женственности, света и чувственности. Я намеревался приобрести одну из его работ, чтобы пополнить ею личную коллекцию и оказать ей тот почет, какого она заслуживала.

А еще я собирался украсить свой дом — дворец, который мне передал Папа. За последние четыре года, скучая по Леонардо, я с новой силой почувствовал давнюю тоску по собственной семье. Я часто видел сны о незнакомой пока мне женщине, и они не давали мне ни на минуту забыть об этой тоске. Если раньше я мог встряхнуться и наваждение сходило с меня, как с гуся вода, то годы, проведенные возле Леонардо, заново открыли мое сердце миру. Я был готов обзавестись женой и ребенком — своими женой и ребенком. Будет ли это сын, похожий на Леонардо, или милая дочурка, которую я буду баловать и нежить, я был готов к тому и другому и стремился к этому всей душой. В ночь философского камня видение пообещало мне великую любовь, и я ждал ее. Хотя видение показало мне, что я должен был ее потерять, а в конце концов поплатиться жизнью, я возомнил, что и судьбой тоже можно управлять. Я воображал, будто смогу поспорить с судьбой за исход моего выбора и избежать трагедии. Я думал, что приму решение судьбы и в то же время могу жить по своей воле. Но я ошибался, хотя в чем-то и был прав. Судьба и свободная воля движутся параллельно от начала и до конца, устремляясь ввысь, как круги, которые поддерживают несравненный купол Брунеллески. Их движение происходит в человеческом сердце, и я был готов жить сердцем в полную силу. По крайней мере, я так думал. Но сначала меня ждали новые испытания.

— Какая разница, сколько я тебе заплачу? Ты все тут же пустишь на ветер и растранжиришь, — говорил я Сандро.

— Тогда заплати мне кучу денег, чтобы я не спустил! — смеясь, возражал Сандро.

Это был добродушный, умный человек, который любил шутки, каламбуры и веселье. Он всегда был занят искусством, хотя, как я не раз замечал, ему не хватало необходимых навыков обращения с деньгами. Он был довольно привлекателен: глубоко посаженные глаза, длинные вьющиеся локоны, которыми он особенно гордился, большой нос и выдающийся расщепленный подбородок.

— Пятьдесят флоринов это и так куча денег.

— А сто флоринов — две кучи. — Он улыбнулся и добавил: — Тогда мне будет что пускать на ветер!

Я вскинул руки и засмеялся, и тут у прилавка с абрикосами меня окликнул слуга Лоренцо. Сандро похлопал меня по плечу.

— Иди, тебя снова зовет твой великолепный Лоренцо, который не стал бы пререкаться со мной из-за пятидесяти флоринов. Но мы ведь увидимся через пару дней в Кареджи, на ужине у Фичино?

— Да, я там буду. Шестьдесят флоринов! — крикнул я и отошел к слуге.

Все-таки когда-нибудь я мог бы подарить своей жене работу Боттичелли.

— Семьдесят пять!

— Согласен! — ответил я.

Сандро запрокинул голову и засмеялся, стиснув над головой руки в знак одержанной победы.

— Я бы сделал и за пятьдесят, но мне нравится тема! — отозвался он.

— А мне нравятся твои работы, я бы заплатил и сотню!

— Может, еще и заплатишь! — добродушно крикнул он в ответ.

Я хотел ответить ему, но слуга-мавр дернул меня за рукав.

— Синьор Лоренцо требует вашего присутствия. Возьмете мою лошадь? — предложил он и указал на окраину рынка, где были привязаны лошади.

Я отрицательно покачал головой и порылся в кармане в поисках монеты. Купил мясистых абрикосов, и торговка расторопно вручила мне сверток. Я впился зубами в сладкий, сочный плод и, прожевав, ответил:

— В такой день неплохо пройтись пешком, да и идти недалеко. Езжай и скажи своему хозяину, что я скоро буду.

Томмазо Содерини и Федериго де Монтрефельто, граф Урбинский, уже присутствовали, когда я прибыл в Палаццо Медичи и прошел в пышные покои Лоренцо, с выложенным мрамором полом, искусно отделанным потолком. Они стояли у одной из трех картин Паоло Уччелло — «Битва при Сан-Романо». Такого рода живопись обыкновенно украшала правительственные здания в память о военных победах. В покоях Лоренцо эти картины создавали впечатление, будто находишься в королевском дворце или в зале заседаний правительства. Это впечатление усиливали мраморные портретные бюсты Пьеро и его брата Джованни, которые Лоренцо после смерти отца поставил в своей комнате. Бюсты напоминали портреты великих деятелей античного Рима, какие можно увидеть в парадных залах. И все же великолепие убранства не скрыло от меня атмосферу напряженности, и, увидев мрачное лицо Содерини, я догадался: происходит нечто серьезное.

— Рад, что вы пришли, Бастардо, — холодно произнес Лоренцо, и я понял: он недоволен, что я явился недостаточно быстро. — Мы как раз обсуждали нового Папу, Сикста.

— Он был очень любезен и утвердил за Медичи управление папскими финансами, — осторожно ответил я и встал рядом с Содерини.

— Любезен, но холоден, — добавил Содерини-старший, преданный Лоренцо. Он был в ужасе от попытки своего кузена Никколо организовать против Пьеро заговор и с тех пор стал одним из ближайших друзей и верных союзников Лоренцо. Некоторые даже считали, что Содерини — единственный человек во Флоренции, который может не согласиться с Лоренцо. На самом деле Содерини и Лоренцо вполне слаженно сотрудничали во всем, и их дружеские разногласия поддерживались ими лишь для видимости, чтобы не разрушать в глазах флорентийцев приятную иллюзию республиканской свободы.

Затем Содерини обратился ко мне:

— Наши давние соперники Пацци делают ему авансы, и, как мне кажется, с успехом.

— Медичи были банкирами Папы еще со времен Козимо, когда все только начиналось, — ответил я. — Неужели Сикст и вправду захочет нарушить проверенное временем соглашение? Для пап, как и для Медичи, эта система была прибыльной.