Трейси Слэттон - Бессмертный

— Вы тот еврейский врач, что учился в Болонье, — скорее не спросила, а заключила она, сурово покосившись на Сфорно. — Мой кузен Ланфредини хорошо отзывался о вас. Это он поторопил нас вернуться в город и послать за вами, чтобы помочь Убальдо.

— Ваш кузен хороший человек, — вежливо ответил Сфорно, склонив голову. — Синьора, не могли бы вы уступить мне место, чтобы я мог поговорить с юным синьором?

Она кивнула и встала, стиснув в руке складки шелковой юбки цвета лаванды. Сфорно поставил у кровати свою сумку из телячьей кожи и занял место женщины у постели мальчика.

— Это наш последний ребенок, — тихо произнесла она, и ее подбородок задрожал. — Двое других сыновей и дочь умерли от чумы. Вы должны спасти его!

Сфорно с сочувствием посмотрел на нее.

— У меня самого дети. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти вашего сына, синьора.

Он повернулся ко мне и жестом подозвал ближе. Я подошел. Сфорно дружелюбно поздоровался с мальчиком.

— Сейчас я тщательно осмотрю тебя, Убальдо. Это мой ученик Лука, и он будет наблюдать. Тогда и решим, как тебе помочь.

Он оттянул нижнее веко мальчика и рассмотрел зрачки. Приложил ухо к груди мальчика, послушал и взял его забинтованную руку. Убальдо застонал и облизал губы. Он впился в нас черными, как у матери, глазами, но не закричал. Сфорно размотал повязку.

— Храбрый ты мальчик, Убальдо, — сказал Сфорно, и в нос ударил гнилой запах.

Сфорно указал на гнойную резаную рану на предплечье, но тут и без врача было ясно, что она заражена. Из раны сочилась жидкость со скверным запахом. Кожа вокруг стала сине-бурой и переходила в покрасневшую опухлость, а от нее шли темно-красные линии. Прямо на глазах границы заражения распространились еще дальше к запястью и к локтю, и еще больше коричневой кожи вокруг раны посинело. Убальдо застонал и заметался по подушке.

— Убальдо, мне нужно поговорить с твоими родителями, — мягко произнес Сфорно и многозначительно посмотрел на меня.

Я все понял: его взгляд означал, что рука пропала.

— Тебе повезло, что твои родители так заботятся о тебе, — прошептал я, когда Сфорно отошел.

Я не знал, станет ли отвечать Убальдо — сможет ли. Он приподнял голову и сделал храбрую, но мучительную попытку улыбнуться.

— Знаю. А разве не все родители заботятся о своих детях? Твои, наверное, тоже. Тебе лет примерно как мне. Я играл мечом с моим кузеном. Он не хотел меня поранить. Что возьмешь с мальчика! Он еще малыш. Я повел себя беспечно, не ожидая от него такой силы.

— Очень болит? — спросил я, разглядывая рану.

У меня закололо руки, как и прошлой ночью у Гебера. Я совсем не спал, но перед глазами мелькнули странные образы, точно во сне: о времени, которое еще только придет, однако я не спал. На меня как будто навалилось что-то тяжелое, невидимый камень. Дыхание стало глубже и медленнее. Ко мне возвращалась магия философского камня.

— Больно, только когда я не сплю. — Мальчик попробовал улыбнуться, но вместо этого застонал. — С тобой наверняка ничего подобного никогда не случалось, ты вряд ли повел бы себя так глупо.

— Но я знаю, что такое боль, — ответил я.

Руки у меня зудели и стали горячими. Меня охватил неуемный порыв дотронуться до Убальдо. Руки по собственной воле потянулись к его руке. Я крепко схватил его за руку, у запястья и у локтя. Жар в моих руках стал еще горячее, пока ладони не превратились почти в пламя.

— Какие у тебя холодные, приятные руки! — произнес Убальдо и вздохнул.

Я застонал, и поток ощущений хлынул мне в руки, как вода из подземного источника. Синяя и бурая кожа вокруг раны сначала вздулась пузырем, а потом из него засочилась липкая красновато-коричневая жидкость со сладковатым запахом. Она потекла по руке, запачкав белые простыни. Сам не знаю почему, но я продолжал крепко сжимать его руку, вперив взгляд в рану. Спустя несколько секунд жижа превратилась в молочно-белую жидкость, а затем стала бесцветной. Прямо у меня на глазах опухоль спала, как отступивший прилив. Покраснение на коже прошло, а сине-бурый цвет вокруг раны сменился красноватым, а затем розовым, как закат, возвратившийся после того, как спустилась тьма.

Убальдо застонал и, откинув голову, закрыл глаза.

— И поэтому руку необходимо ампутировать… — произнес Сфорно печальным и твердым голосом опытного врача, вновь входя вместе с родителями мальчика в комнату и указывая на больную руку.

И тут он вдруг ахнул.

— Лука, что ты делаешь? Что это значит?

— Мне прекратить? — испуганно воскликнул я, выпустив руку мальчика.

— Нет! — крикнул Сфорно. — Что бы ты ни делал, продолжай!

И я снова перевел взгляд на руку Убальдо. Покраснение бледнело, из опухлости до сих пор сочилась жидкость, а багровые линии втягивались обратно в рану, словно нити, сматывающиеся на шпульку. Мать Убальдо негромко вскрикнула. Я сосредоточился на руке, наблюдая, как она возвращается к почти нормальному виду. Порез никуда не исчез, но кожа вокруг него стала розовой и мягкой.

— Матерь Божья! — воскликнул синьор Содерини. — Благодарю тебя, Мадонна!

— Это чудо, — выдохнула мать. — Когда-то в Фьезоле я видела, как женщина возложила руки на мужчину и остановила кровотечение, как священники усмиряли бесноватых своими молитвами, но никогда не видела ничего подобного!

Она наклонилась поцеловать Убальдо, который уже громко храпел. Когда она прижалась щекой к его щеке, я позавидовал тому, как ласкова с ним мать.

— Жар спал! — воскликнула мать. — Жар спал! Слава Богу!

— Тебя, наверное, благословил Бог таким даром, — вслед за ней воскликнул синьор Содерини. — Я слыхал, про тебя говорили, будто ты в сговоре с дьяволом… Этот гаденыш, сын Сильвано, владельца борделя, такие сплетни о тебе распускает…

— Николо Сильвано и не такого наврет, — ответил я испуганно и отступил в сторону.

Может, стоило потихоньку двигаться к двери, на случай, если придется быстро уносить ноги? Я слишком живо еще помнил, что случилось, когда люди прошлый раз назвали меня колдуном, на площади Оньисанти. Меня чуть не сожгли на костре.

— Ну конечно он врет! — согласился Содерини. — Ты не можешь быть приспешником дьявола, ведь колдуны пользуются своей силой не для благих дел. Ни один колдун не вылечил бы так ребенка!

— Я не колдун, — заверил я смущенно.

Но в душе у меня шевельнулся страх, ведь вчерашнее путешествие могло быть колдовством. Конечно, Гебер сказал бы, что алхимия — это вовсе не колдовство, а тщательно продуманный метод и практическое применение природных стихий. Сам я не был в этом уверен, но Гебер думал именно так. Да и способность к таким путешествиям была моим свойством, как и мое уродство, замедленное взросление и неестественное здоровье. Как я могу сказать о себе, что я не колдун? Может быть, так оно и есть. Может быть, я от рождения был таким, и поэтому мои родители выбросили своего сына на улицу, в отличие от любящих родителей Убальдо. У меня появились новые вопросы к Геберу. А пока мне нужно было защититься.