Мор Йокаи - Когда мы состаримся

Эти инвективы ещё больше позабавили Топанди. Цыганка же остановила пылающий негодованием взгляд на Лоранде и не отводила, пока её горящие очи не наполнились слезами. Тогда она вскочила и, оттолкнув стул, убежала.

Топанди поднял опрокинутый стул и невозмутимо поставил на место. Потом пошёл за Ципрой и минуту спустя вернулся, ведя её под руку к столу с достойной испанского гранда церемонной учтивостью, всю шутливую преувеличенность которой бедная взбалмошная цыганочка не могла оценить.

Вывести её из себя было столь же легко, как и ублаготворить. Опять заняла она прежнее место, стала смеяться, шутить — всё над той же тонко воспитанной пришелицей.

Лоранд полюбопытствовал, как её зовут.

— Это надворного советника Бальнокхази дочка, — ответил Топанди. — Мелания, если правильно запомнил.

Лоранд даже вздрогнул. Один из ликов прошлого!

Как странно, что здесь придётся встретиться.

Хотя всё это было так давно. Едва ли она его узнает.

Мелани должна была приехать на следующий день вечером.

Наутро к Лоранду наведалась Ципра.

Молодого человека застала она перед зеркалом.

— Ого! — засмеялась Ципра. — А вы, оказывается, у зеркальца спрашиваете, хороши ли? Хороши, хороши, сколько раз вам повторять! Когда наконец поверите?

«Спрашивал» Лоранд, собственно, о другом: похож ли ещё на себя прежнего, достаточно ли изменился.

— Давайте-ка я. Так вас причешу, краше прежнего станете, — вызвалась Ципра с дружеской бесцеремонностью. — Пускай эта барышня вами любуется! Садитесь, завью вас.

У Лоранда были великолепные каштановые кудри, густые и мягкие, как шёлк, разобранные на две стороны. Они вскружили когда-то голову госпоже Бальнокхази. Эти кудри собственноручно и подвивала Ципра каждое утро. Это стало одной из её привилегий. И как умело она это делала!

Он же был достаточно умён, чтобы не лишать её права ухаживать за ними, и не препятствовал тонким пальчикам возиться с его шевелюрой.

— Ну! Сегодня уж постараюсь, не бойтесь, — с простодушным упрёком сказала Ципра. — Писаным красавцем будете.

— Сегодня как раз не выйдет, дорогая Ципра, — шутливо приобнял её за талию Лоранд, — хлеб иду веять, вся голова будет в мякине. Ты лучше остриги меня, если уж хочешь угодить.

Умела Ципра и подстричь. У Топанди она была за брадобрея, находя это вполне естественным, у Лоранда — за парикмахера.

— Ну? Как прикажете? Коротко или в кружок? Оставим здесь, спереди?

— Дай-ка покажу. — И взяв у Ципры ножницы, Лоранд отхватил со лба вихор и кинул на пол. — Вот так меня всего остриги.

Ужаснувшись такому святотатству, Ципра отпрянула с визгом, будто ножницы ей в тело впились. Такие прекрасные волосы — и долой!

Но теперь уж придётся всё стричь одинаково, ничего не поделаешь.

Лоранд сел боком, чтобы видеть себя в зеркале, и знаком пригласил приступать.

С трудом Ципра заставила себя послушаться. Срезать до основания эти волосы, в пышной наэлектризованной копне которых пальцы утопали с таким трепетом, будто душа сливается с душой; обезобразить эту дивную голову, которой она втайне не уставала любоваться; оголить, как темя арестанта, предмет столь упоительной ежеутренней ласки!

Немного утешала только мысль: такого не сразу заприметит та, другая; такой, обезображенный, её сердца не пленит. Так прочь же его магическую Самсонову красу — до последней пряди! И ножницы от злорадного удовлетворения лязгали тем быстрее.

У наголо остриженного Лоранда был такой непривычный, забавно несуразный вид, что разбирал смех. Он сам рассмеялся, повернувшись к зеркалу, а вместе с ним — девушка. Не в силах удержаться, расхохоталась она ему прямо в лицо.

Потом высунулась в окно, чтобы отхохотаться как следует. Под конец, впрочем, было уже не понять, смеётся она или плачет.

— Спасибо, сестричка Ципра, — обнимая отворотившуюся девушку, сказал Лоранд. — К обеду меня сегодня не ждите, я буду на гумне.

И вышел.

Ципра же, оставшись одна, встала на колени и поскорее, пока не видят, сгребла с пола волосы, все до единой прядки, и спрятала у себя на груди. Как волшебное сокровище, которое не должно достаться никому.

Интуитивным чувством, дарованным женщине, Ципра угадывала, что вновь прибывающая во всём будет ей противоположностью, и из этого выйдет одно только ожесточённое соперничество, только мука.

Целый день Ципра всё думала, гадала, какова она, её врагиня. Какая-нибудь манерная, заносчивая привереда, напускающая на себя светскую утончённость? Милости просим! Такую срезать — одно удовольствие. Сломленную гордыню нетрудно растоптать. Сразу отсюда уберётся или желчью изойдёт, пожелтеет, высохнет от зависти и злости.

Или какая-нибудь слезливая неженка, недотрога, которая приедет о прошлом хныкать и, в каждом слове видя намёк, вечно переживать своё зависимое положение? Этой здесь тоже придётся не сладко, все глаза в подушку выплачет. Но пощады не дождётся!

Или наоборот: весёлая, беспечная птичка-попрыгунья, которая привыкла порхать, везде находя себе место, ко всему применяясь, лишь бы день прожить без горести, без забот? Ничего, уж мы зато позаботимся крылышки тебе подрезать, смеющееся личико в плачущее обратить. Чем труднее победа, тем она слаще.

Или, может быть, распущенная, ветреная лентяйка и бездельница, которая знай прихорашивается, часами перед зеркалом сидит, а вечерами при лампе романы почитывает? То-то забавно будет в оборот её взять, на полевые работы погонять, в домашнее хозяйство запрячь, чтобы холёные эти ручки погрубели — и на смех подымать за неловкость, за нерасторопность.

Или вдруг ласковая, льстивая кошечка какая-нибудь, которая коварно закрадывается ко всем в доверие? Тоже недалеко уйдёт! Разоблачим, сорвём личину, прежде чем успеет коготки на своих бархатных лапках выпустить.

Или же не чувствительная ни к чему, равнодушная, холодная статуя? Тем лучше! И такую проймём, найдём слабое местечко, чтобы уязвить, пробить, припечь, повергнуть, уничтожить.

Какая бы ни была, во всяком случае может быть уверена, что найдёт здесь врага упорного, лютого, который не смилуется, не пожалеет.

Да, Ципры ей лучше поостеречься! У Ципры два сердца, одно доброе, другое презлое! Одно любит, другое ненавидит. И чем больше одно любит, тем сильнее ненавидит другое. Она добрейшим, кротчайшим, милейшим созданием может быть, в ком даже через увеличительное стекло не отыщешь малейших недостатков. Но затронь ту, вторую Ципру — от первой не останется и следа.

Ципра всю кровь по капле была готова отдать, лишь бы другая за эту кровь слезами заплатила.

Вот с каким нетерпением поджидали Мелани в Ланкадомбе.

Не успело ещё стемнеть, как вернулась коляска, посланная за ней на станцию в Тисафюред.