Мор Йокаи - Когда мы состаримся

— А я и не буду вас спрашивать, — возразил Шарвёльди жёстко.

— Не будете? Как, ваше благородие! Не будете, когда сами мне его подарили, ещё вот такого, с рукавичку? И теперь у меня же отымать?

— Ну, перестань, дам другого, побольше.

— Не надо мне ни другого, ни побольше, не барышница я, не перекупка! Мне моего оставьте, которого я хлебцем да молочком выкормила. Хлебушек сама ему разжёвывала, молочко у себя отнимала. За стадо свиней его не отдам! А как привык-то ко мне: позовёшь — сломя голову бежит и за передник ну теребить, играть со мной. А умный-то — и не поросёнок будто, а ребёнок настоящий.

Борча всплакнула даже. У неё всегда бывала какая-нибудь любимая животина. Это не редкость среди старых челядинок, которые букой глядят на весь белый свет, а какую-нибудь курицу, растимую на убой домашнюю скотину пригреют, приручат и тронуть потом не дают, пряча, укрывая, самые невозможные, самые хитроумные предлоги выдумывая, чтобы уберечь от гибели, пока не знающий пощады жестокосердый хозяин единственного любимца на вертел не пошлёт. То-то слёз бывает! И уж конечно, ни кусочка такого изуверского жаркого не отведает потом бедная, смешная, старая, сварливая служанка.

— Замолчи, Борча! — вскинул голову Шарвёльди, прибегая к своему авторитету хозяина. — Делай, что велят! Пойдёшь поймаешь и отдашь Марче.

Поросёнок, не подозревая об опасности, бродил себе по двору.

— Я — ловить? Вот не буду, и всё! — взорвалась Борча.

— Ну так Марча поймает.

Цыганка не заставила себя упрашивать, присела на корточки, сняла с руки корзинку и, потряхивая ею, принялась твердить известное на скотных дворах заклинание: «Хрюша, хрюша, на, на, на!»

Но и домоправительница при виде столь злостного покушения не осталась безучастной, прибегнув тотчас же к контрзаклинанию: «Пшёл, пшёл!» Невзирая на топающего ногами хозяина, который усмотрел в том прямое неповиновение, попыталась она сковородкой и поварёшкой отогнать своего питомца подальше.

Обе старые женщины пустились гонять поросёнка взад-вперёд по двору, одна — приманивая, другая — стараясь отпугнуть.

Но, сунувшись было несколько раз в спасительные заросли шпината, глупая тварь, — вот она, благодарность приёмышей! — предпочла приманку соблазнительницы предостережениям благодетельницы и с задранным кверху пятачком кинулась посмотреть, что там, в потряхиваемой корзинке.

Цыганка мигом цапнула поросёнка за заднюю ногу.

Борча отчаянно вскрикнула, Марча засмеялась торжествующе, а поросёнок перекрыл обоих своим истошным визгом.

— Прирежь его поскорей, чтоб не визжал так! — крикнул Шарвёльди цыганке. — Что за дикий шум из-за какого-то поросёнка!

— Не режь, не режь, погоди! — срывающимся голосом возопила в исступлении Борча. — Не могу я слышать, как он голосит.

И, убежав на кухню, сунула голову под подушку, чтобы не слышать, как убивают её любимца.

Вышла она, лишь когда умолк визг невинной жертвы. С растрёпанными космами яростной фурией подступила она к Шарвёльди. Цыганка со смехом протягивала ей заколотого поросёнка.

Но экономка, задыхаясь от злости, сказала только хозяину:

— Скупец дал — скупец взял — и подавись, скупердяй!

— Ах, дрянь! — вскричал тот. — Как смеешь ты господину своему дерзить?

— С сегодняшнего дня вы мне больше не господин, вот что! — дрожа от возмущения, возразила старая экономка. — Вот вам сковородка, вот поварёшка, управляйтесь сами, потому что жена у вас смыслит в стряпне ещё меньше вашего. Господин муж мой в соседнем селе живёт; бросила я его по молодости лет, потому что бил меня по два раза на день. Пойду теперь обратно к этому доброму, честному человеку, пускай хоть три раза в день колотит.

И почтенная экономка не шутила: она и вправду пошла. Связала проворно свою постель, вынесла расписанный тюльпанами деревянный сундучок, погрузила всё это на тачку и тронулась к выходу, не сказавши ни слова.

Пред лицом столь недвусмысленного сложения полномочий Шарвёльди попытался прибегнуть к грубому языку фактов.

— Никуда ты не пойдёшь! — удержал он домоправительницу за руку. — Ты год обязана доработать. Уйдёшь — ни крейцера не получишь.

Но почтенная Борча вовсе не желала отступаться от своих прав.

— И не надо, — заявила она, вырывая руку и подталкивая свою тачку. — Удержать с меня хотите — удерживайте! Берите — себе на гроб.

— Что? Ах, ведьма проклятущая! — вскричал Шарвёльди. — Ты что это мне такое говоришь? Да как ты смеешь?

Старая экономка была уже за воротами, но вернулась, заглянула во двор.

— Не так я сказала. Не то ещё надо бы сказать. На верёвку себе, вот на что, вычет возьмите!

Вне себя Шарвёльди кинулся в дом за палкой. Но, пока вернулся, рассерженная матрона уже далеко, по другой стороне улицы катила своё одноколёсное сооружение, и не очень, пожалуй, пристало у всех на глазах гнаться за ней и вступать в потасовку с весьма сомнительным исходом.

До соседнего села от Ланкадомба было рукой подать, но и за эту короткую дорогу у почтенной Борчи успел созреть план мести.

Нельзя же ведь безнаказанно спустить подобное посрамление. Это было бы уж просто сверх сил человеческих.

Достигнув своего родного села, Борча двинулась прямёхонько к дому своего прежнего мужа.

Старый Койя уже по скрипу тачки догадался, кто к нему направляется.

— Ты, Борча? — в изумлении высунулся он в зарешеченную дверь кухни.

— Я, а кто же. Не видишь, что ли?

— Вернулась, значит?

— Взял бы да помог сундук втащить, — напустилась на него почтенная Борча вместо ответа. — Да бери же, ну! На твою вислоусую физиономию любоваться пришла я, что ли?

— А зачем ещё? — флегматически возразил старик, стоять с заложенными за спину руками.

— Ну, ты, я вижу, повздорить хочешь со мной, так давай побыстрее неси свою палку, огреешь — поговорим.

Тут наконец почтенный Койя сжалился над супругой, помог снять и внести пожитки в дом.

— Да я уже не прежний драчун, Бориш, — успокоил он её. — С тех пор как при должности, не обижаю больше никого. В сторожа пошёл.

— Тем лучше. Вот и послушай, какая со мной беда приключилась, коли ты должностное лицо.

— Беда, значит, тебя ко мне привела?

— Она. Беда. Ограбили меня, обобрали. Шаль шерстяную, узорчатую унесли, платье чёрное, цветастое, ещё шарф — красный, тебе его припасла, три локтя тонкого полотна, юбку домотканую, чётки мои с серебряным крестиком, двенадцать талеров, десять золотых, пуговиц серебряных на двадцать два лифа, четыре серебряные пряжки и поросёночка пёстрого восьми недель, с надрезанными ушками…

— Ух! — выдохнул его степенство господин Койя с возмущением. — Вот это покража. И кто же украл?

— Да Марча эта проклятая, цыганка, тут она, в деревне живёт.