Валериан Светлов - Рабыня порока

— Изволь, князь! Так ты любишь меня? Чудесно, коли так! И я полюблю тебя, ежели ты возьмешь меня в жены, — вдруг резко сказала она и смело глянула ему в глаза.

— Тебя? — растерянно произнес князь и отступил на шаг.

— Да, меня, — вызывающе повторила она.

Князь рассмеялся. Этот смех обидел Марию Даниловну.

Кровь прилила ей в голову, и сердце сильно застучало.

— Что же? — спросила она его насмешливо. — Говоришь — любишь, ну, так и бери меня на всю жизнь, навеки.

— Шутки ты шутишь, Марья, — не зная, как отнестись к ее словам, сказал князь.

— Нимало. Почему бы тебе не взять меня в жены?

— Неможно этого, Марья.

— Неможно? — протянула она. — А почему бы это?

— А потому неможно, что князья не вольны брать себе в жены по своему сердцу…

— Да ведь ты меня любишь?

— Любить тебя завсегда можно, а взять в жены… Да к тому же я уж женат.

— А… — проговорила она, с ненавистью глядя на него. — А ежели бы был холост, взял бы меня?

— И тогда не взял бы, — неожиданно вырвалось у князя.

— Ну, Никита Тихоныч добрее тебя, он хотя и женат, а жену свою уговорил уйти в монастырь, а меня возьмет в жены. Так вот, видишь, князь, мы с тобой не пара. Пошто же я променяю Никиту на тебя, сам рассуди.

Но князь, все еще улыбаясь, сделал к ней несколько шагов и хотел обнять ее.

— Не тронь! — дрожащим голосом сказала она. — Ой, поберегись, князь! Худу не быть бы.

— Хочешь не хочешь, ты будешь моей, — исступленно сказал он и придвинулся к ней ближе.

Тогда она ударила в ладоши, и мгновенно, точно призрак, вырос перед князем цыган.

— А! так ты вот как!.. — отступил князь в страхе к дверям. — Хорошо же, я скажу Никите Тихонычу завтра, каково хорошо охраняет тебя его карлица.

— Завтра тебя не будет на свете, — мрачно и спокойно проговорила Марья Даниловна.

Цыган точно железным кольцом обхватил тщедушное тело князя. Быстро, в мгновение ока, он засунул ему в рот какую‑то тряпку, чем лишил его возможности крикнуть и позвать на помощь, потом выхватил из‑за пояса пук веревок, скрутил его побуревшим плащом и наконец, связал его по рукам и ногам.

Марья Даниловна спокойно и даже улыбаясь смотрела на эту сцену.

Чувство мести ее было удовлетворено.

Она подошла к двери и тихим голосом позвала карлицу.

— Отнесите его к озеру, — отрывисто приказала она цыгану и Матришке. — Алим и один донесет его на плече. А ты раздобудь камень, привяжи его к телу — и в воду.

— Слушаю, королевна.

Мария Даниловна подошла к князю, взглянула на его смертельно бледное лицо. Он лежал связанный на полу. Презрительно толкнула она его ногою в лицо и проговорила с удивительным спокойствием:

— Прощай, князенька. Не рассказать тебе никому, как Мария Гамильтон мстит за обиды. А жаль! Многим было бы то на пользу. Несите его! — властно проговорила она и отворила двери.

Все поиски исчезнувшего князя оказались тщетными. Искали его целый день и всю ночь, и весь следующий день, но никто и нигде не могли найти его.

— Как в воду канул! — говорил Никита Тихонович, не сознавая, что говорит правду.

Вся усадьба была поражена этим таинственным и внезапным исчезновением.

По приказанию Стрешнева допрашивали дворню и людей на деревне, послали в леса и по окрестным селам, шарили и искали везде — нигде не было ни малейших следов князя.

Никита Тихонович был очень обеспокоен этим непонятным событием, которое клало пятно на его дом и могло сильно повредить ему в глазах царя, если бы это дело дошло до него. И как же было не дойти ему до него?

— Что за странная оказия! — говорил Стрешнев, разводя руками в полном недоумении. — Уж не уехал ли он в свою вотчину али к войскам? Но как же так, не простившись? Не слыхать и не видать того, чтобы так поступали.

Допрашивал он и Марью Даниловну в присутствии Телепнева, который тоже был очень огорчен и обеспокоен исчезновением князя.

— Не видала ли, Машенька, его ввечеру? Ты последняя говорила с ним в саду.

Но Марья Даниловна прямо на вопрос не ответила.

— Разве я пес его, чтобы ходить за ним по пятам? — гневно и гордо возразила она.

Но, встретив на себе упорный взгляд Телепнева, она быстро опустила глаза, и легкая краска залила ее лицо.

Она уже несколько дней чувствовала, как Телепнев, этот отвергший все ее искания красавец, неотступно следил за ней и как будто даже подозревал ее в чем‑то.

Телепнев, действительно, был проницательнее всех в доме, и все поведение Марьи Даниловны в стрешневской усадьбе с первых же дней казалось ему подозрительным. Теперь же, когда он близко и душевно сошелся с покинутой женой Стрешнева, после их долгих и продолжительных разговоров по душам, после того, как она в минуту душевного одиночества и огорчения рассказала ему, что любила его, будучи девушкой, что вышла замуж за Никиту Тихоновича только по воле ее родителей, они стали так близки друг к другу, как брат и сестра. Когда же она рассказала ему всю драму своей жизни в усадьбе, рядом с наложницей мужа, покушение Марьи Даниловны на ее жизнь, Телепнев понял, что в богатом доме этом давно уже неладно.

Телепнев, улучив минутку, подошел к Марье Даниловне, остановил ее властно, заставив выслушать его, и твердо проговорил, зорко глядя ей в глаза:

— Мне известно, по словам князя, что он любил тебя. Скажи прямо, что ты с ним сделала?

Молодая женщина окинула его насмешливым взглядом, смерила его с ног до головы и небрежно ответила ему:

— Ты что за судья здесь? Кем и от кого поставлен? Что любишь да милуешься с боярыней, так, думаешь, что всему дому голова? Слушай же, что я тебе скажу в свою очередь. Любить меня волен, кто хочет. И князю твоему не могла воспретить я этого. На любовь нет заказа…

— Но ты не любила его? — продолжал он допрашивать ее.

— Не любила, коли тебе знать это нужно. Что из того?

— А то, что могла извести его, ежели он не давал тебе проходу со своей любовью.

Она засмеялась.

— Ежели бы я всех изводила, кто любил и любит меня, — много могилок прибавилось бы на земле, — дерзко проговорила она, не сводя с него глаз. — Эх, Борис Романыч, горяч и молод ты больно, скор и прыток! На себя бы примерил. Вот ведь, — с обидной насмешливостью прибавила она, — уж я ли не старалась показать в первые дни, как ты поселился у нас, что ты мне мил, что полюбился ты мне. А ты не обратил на меня никакого внимания и стал миловаться с боярыней.

— Не смей говорить про боярыню.

— Вот на! Почему бы так? Ну, так глядела я на ваши любовные шашни и поняла, что не лучше она, нежели я. А что из того, что ты не полюбил меня? Стало быть, коли ежели я теперь пропаду из дому — значит, ты извел меня?

Она опять рассмеялась и отошла от него, пожав плечами.

Но из всей ее речи, из выражения глаз ее, из того, что губы ее слегка задрожали, когда он поставил, вопрос ребром, и еще из мелочных, еле уловимых подробностей, в которых он не мог бы даже дать себе ясного отчета, потому что они больше чувствовались, нежели познавались разумом, он пришел к убеждению, что над князем совершено страшное преступление, и что преступление это — дело рук именно Марьи Даниловны.