Александр Дюма - Блэк

Наконец, когда шевалье потерял из виду Блэка и того, кто его уводил, он взглянул на визитку, которую держал в руке, и прочел на ней следующее имя и адрес: «Ж-Б. Шалье, негоциант, улица Трех Братьев, № 22».

«Где, черт возьми, я видел это имя? — спросил себя шевалье, направляясь к стоянке наемных экипажей. — В моей бедной голове так перемешалось все случившееся, что я серьезно опасаюсь потерять когда-нибудь память от всего этого. Все равно, хотя это собачье утро и доставило мне немало огорчений, но ни одно из них не сравнилось бы с тем горем, которое причинила бы мне ее утрата… Ах, все это довольно зловещее предзнаменование для завтрашнего дня».

Как раз в этот момент показался пустой экипаж, шевалье сделал знак кучеру, и тот остановился.

Пьер Марто учтиво открыл дверцу.

— А! друг мой, — сказал шевалье, — верно, я и забыл о, тебе. Человек действительно неблагодарное животное!

И вытащив из кармана три или четыре луидора, он хотел дать их этому достойному человеку.

Но тот покачал головой.

— Этого недостаточно? — спросил шевалье. — Приходи в гостиницу, друг мой, я дам тебе еще.

— О! сударь, я не это имел в виду.

— Но что же тогда?

— Я хотел сказать, что могу вам еще пригодиться, хотя бы для того, чтобы подтвердить перед кем следует, что собака действительно принадлежит вам и что вы держали ее на поводке, когда ее у вас украли на Итальянском бульваре.

— Что же, хорошо, идем! Порядочный и храбрый человек всегда пригодится, и если ты мне не потребуешься для этого, то послужишь для другого. Но куда ты садишься?

— Рядом с кучером, черт возьми!

— Хорошо, садись рядом с кучером, мой друг.

Затем, обращаясь к самому себе:

— Да, да, да, — сказал шевалье, словно стараясь распалить себя, — пусть мне придется драться с этим Шалье на пистолетах с самого ближнего расстояния, с завязанными глазами, но я все равно верну себе Блэка!.. И ты ведь не покинешь меня, не так ли, мой бедный Думесниль, в подобных обстоятельствах, когда я ради тебя буду рисковать своей жизнью?…

Пьер Марто закрыл дверцу и сел рядом в кучером.

— Куда поедем, месье? — спросил тот.

— На улицу Трех Братьев, № 22, — ответил шевалье.

Фиакр тронулся с места.

Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями.

Господин Шалье только что вернулся, всего несколько минут назад.

Шевалье спросил у консьержки о Блэке; та никогда ничего о нем не слышала; однако господин Шалье вернулся с собакой, которой раньше у него не было. Это был спаниель великолепного черного цвета. Это было все, что хотел знать шевалье.

Шалье занимал третий этаж очень красивого дома.

Де ля Гравери торопливо поднимался по лестнице в надежде вновь увидеть Блэка. Он подыскивал в уме слова, которые могли бы тронуть сердце прежнего хозяина его собаки, сердце, которое, впрочем, казалось ему, судя по виденному, не таким уж мягким и податливым.

И, поднимаясь по лестнице, он спрашивал себя, не будет ли более разумным поведать вышеупомянутому Ж.-Б. Шалье свои предположения относительно того, что в прошлом Блэк вел человеческое существование, когда носил шпагу на боку и эполеты на плечах.

Так и не составив себе определенного плана, он позвонил в дверь третьего этажа, в десятый раз повторяя эту фразу, которая звучала как вопрос, обращенный им к самому себе:

— Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?

Господин Шалье действительно только что вернулся; но поскольку было уже десять часов, а Шалье, как Негоциант, поддерживал в доме строжайший распорядок, то не медля ни минуты он сея за стол, так как завтрак ему неизменно подавали в десять часов.

Но, садясь за стол, Шалье специально предупредил, что если его будет спрашивать человек лет пятидесяти, маленький, невысокого роста, толстенький и круглый как мячик, с красной лентой в петлице, то этого человека следует проводить в гостиную.

Это описание настолько точно соответствовало внешности шевалье, что служанка, открыв ему дверь, воскликнула:

— А! это тот человек, которого ждет хозяин.

— Надеюсь, — рискнул ответить шевалье.

— Я должна впустить вас, сударь, и пойти немедленно предупредить о вашем приходе моего хозяина, который сейчас завтракает.

Шевалье еще не завтракал и, скажем больше, он был настолько занят и взволнован, что едва ли даже вспоминал о еде, которой некогда придавал известное значение.

Поэтому, насквозь пропитанный гастрономической моралью Бершу, проповедовавшего, что ничто не должно беспокоить достойного человека в тот момент, когда он принимает пищу, де ля Гравери с заученной любезностью ответил:

— Хорошо, хорошо; не беспокойте господина Шалье; я подожду в гостиной.

Служанка провела шевалье в указанную комнату и пошла предупредить своего хозяина о приходе ожидаемого им гостя, слово в слово передав тому сказанное шевалье; Блэк, лежавший у ног своего нового хозяина, казалось, очень внимательно и с умным видом выслушал ее слова.

В это время шевалье, войдя в гостиную, подошел прямо к камину, в котором горел жаркий огонь, и, повернувшись спиной, стал отогревать свои икры, в одиннадцатый раз вопрошая себя:

«Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?»

Но тут внимание шевалье привлекла большая картина, написанная маслом, которая, похоже, вызвала у него в памяти более отчетливое воспоминание, чем то, что было связано с новым хозяином Блэка.

«Смотрите-ка! — вскричал шевалье, — бухта Папаэти!»

И он подбежал к картине.

Эта картина послужила для него подлинным откровением.

Наконец-то Дьедонне вспомнил, где он встречал фамилию Шалье, которая так сильно его заинтриговала.

Едва только это воспоминание пронзило его память, как сзади него послышался скрип открывающейся двери.

Он обернулся и увидел Шалье.

В этот момент он не только вспомнил имя, но и узнал его лицо.

Бросив шляпу на пол, шевалье подбежал к Шалье и, взяв его за обе руки, сказал:

— О! сударь, сударь, вы бывали на Таити, не правда ли?

— Ну, да, — ответил Шалье, бесконечно удивленный столь резкой переменой настроения у человека, в котором он уже видел своего противника.

— Вы были там в 1831 году на борту корвета «Дофин»?

— Да.

— А на борту судна была желтая лихорадка?

— Да.

— Восьмого августа человек лет пятидесяти, сухопарый, высокий брюнет, с черными усами и проседью в волосах велел себя доставить из Папаэти на борт «Дофина» и подхватил там лихорадку?

— Капитан Думесниль, черт меня побери!

— Да, именно капитан Думесниль! А! я не ошибся, вы знали Думесниля?

— Конечно! он был мой лучший друг.