Дороти Даннет - Путь Никколо

Он был готов к чему угодно, но Николас не лишился чувств, не разрыдался и вообще никак не проявил себя. Просто, когда они забрались внутрь мельницы, он сел на солому, съежился и задрожал крупной дрожью.

Кто-то принес ему одеяло и воды, а затем удалился, по знаку стряпчего. Юлиус сел рядом с бывшим подмастерьем демуазель де Шаретти и попытался, — что было для него совершенно необычно, — понять, что произошло. А затем решить, что со всем этим делать.

Привыкший лишь опосредованно сталкиваться с критическими событиями в жизни других людей, стряпчий очень редко оказывался, как сегодня, действующим лицом драмы. Он откашлялся. Затем взглянул на Николаса, с головой укрывшегося одеялом, и проговорил:

— Ну что ж, некоторые люди напиваются, другие скачут на страусах… но рано или поздно нам всем приходится возвращаться к реальности. Однако тебе нечего бояться. Знаешь, мы все сошлись на том, что ты поступил совершенно правильно, учитывая обстоятельства. Тоби так считает. И Горо. Нет никаких причин что-то менять в нашей жизни. И демуазель, наверняка, согласится с нами.

Он помолчал. Судя по дыханию Николаса, тот явно был не готов заговорить. Однако в надежде, что он все же способен слышать его, Юлиус продолжил свой вдумчивый монолог.

— Проблема, разумеется, в том, что тебя слегка занесло. Ты меня понимаешь. Как… как бывало с Феликсом. Демуазель осознает и это тоже. По правде, она сама попросила нас помочь тебе. Что бы ты ни задумал, тебе не придется действовать в одиночку. Если что-то пойдет наперекосяк, тогда виноваты будем мы все. Очень скоро ты наберешься опыта, так что забудь о том, что произошло. В будущем все станет по-другому.

Пока он говорил, Николас изо всех сил старался овладеть собой. Упираясь локтями в колени, он прятал лицо в ладонях. Мокрые волосы, завиваясь колечками, падали на лоб, на шею и плечи. Наконец он подал голос:

— Ты не знаешь, что я натворил.

Немного помолчав, Юлиус отозвался:

— И не хочу знать. Начни все заново. Ты это можешь.

Тишина. Николас смахнул ладонью капли с лица, затем подтянул край одеяла и медленно принялся вытирать щеки и волосы.

— Думаю, что смогу.

Он сказал это лишь проформы ради. Но, по крайней мере, это означало, что он вновь овладел собой. С Николасом, способным мыслить здраво, было куда проще иметь дело, чем с Николасом беззащитным, которому непонятно, чем можно помочь.

— Только не делай больше глупостей, — попросил Юлиус. — Оно того не стоит. И это несправедливо по отношению к демуазель.

— Да, конечно, ты прав, — медленно откликнулся Николас.

Он, наконец, прекратил тереть волосы и неожиданно улыбнулся.

— Но я сам оплачу причиненный ущерб и не стану просить демуазель. Надеюсь только, что среди собак не было гончей Саймона.

Если он намеревался именно так отнестись к происшедшему, то Юлиус не возражал.

Вскоре мальчишка, задыхаясь от быстрого бега, вернулся с сухой одеждой, и Николас вытерся насухо и облачился во все чистое, и не попросил помощи, даже когда дрожащие пальцы не сразу справились с застежкой дублета. Потом Юлиус напоил его вином, взятым у мельника Николас одним глотком осушил кружку, и его тут же стошнило.

— Ну, пойдем, — окликнул его стряпчий. — Пойдем домой. Все-таки не каждый день натираешь себе зад о страусиную спину.

— Ступай пока один, — возразил Николас. — Я приду, как только смогу. Мне еще нужно кое-куда заглянуть.

— Зачем? Куда? Я пойду с тобой.

— Нет, я сам. — Николас покачал головой. — Мне нужно на Сильвер-стрете. Кателина ван Борселен желает видеть меня.

Николасу показалось вполне заслуженным, чтобы в этот день, худший во всей его жизни, ему пришлось поплатиться за свои грехи, встретившись с Кателиной ван Борселен. Немного посопротивлявшись, Юлиус все же оставил его в покое, и, смущенный и раздосадованный, вернулся на улицу Спаньертс.

Там он, вероятно, доложит обо всем Тоби и Грегорио, а кроме того, поговорит и с Марианной, поскольку судьба ощипанного страуса отныне неминуемо станет любимой темой для разговоров по всей Фландрии. Николас лишь надеялся, что у Юлиуса, несмотря на всю его склонность к досужей болтовне, хватит здравого смысла никому не рассказывать о том, что произошло после поимки беглой птицы. Он прекрасно сознавал, что если бы не стряпчий, то его, возможно, уже не было бы в живых.

Второй раз Юлиус спасал его. Но впредь пусть он лучше поможет бывшему подмастерью не попадать в такие переделки, либо прекратит выручать его…

Добраться до Сильвер-стрете оказалось настоящим испытанием. Он чувствовал себя до невозможности слабым; и, как ни старался пробираться задворками, люди все равно то и дело окликали его. Николас никак не мог решить, что же сказать Кателине, но по дороге ему не дали времени об этом подумать. Поэтому он просто подошел к воротам, и привратник впустил его внутрь.

У входа ему вдруг пришло на ум, что он знает путь лишь на кухню и в ее спальню. Но даже хотя отца Кателины не было дома, едва ли она пожелает принять его там. По крайней мере, с мокрыми волосами она узнает его без труда. Вновь только что из канала… Вся история их отношений была тесно связана с водой.

На сей раз Николаса встретил лакей, проводил к просторной гостиной, впустил внутрь и закрыл дверь. Это оказалась та самая комната, из окна которой она неприметно помахала ему наутро после Карнавала. В то самое утро, когда он бежал мимо с козами и бубенцами на дублете.

Отвернувшись от окна, перед которым сейчас никого не было, он внезапно обнаружил, что и комната также пуста. Затем стул с высокой спинкой, стоявший у камина, чуть слышно скрипнул.

Но никто не поднялся оттуда. Разумеется, она была в тягости, и двигаться ей было нелегко. Беременная его ребенком… Николас сам прошел вперед и встал перед стулом с шапкой в руке.

Крупное тело в кресле и бархатное одеяние, и враждебное выражение лица, — он ожидал чего-то подобного. Вот только все это принадлежало мужчине, а не женщине. В кресле, злобно ухмыляясь, восседал Джордан де Рибейрак.

Николас, и без того захолодевший, почувствовал, словно лед окончательно сковал его члены. Он стоял неподвижно, как парализованный. Затем способность осознавать происходящее понемногу вернулась, и кровь прилила к лицу.

Джордан де Рибейрак, восставший из мертвых. Живой, как никогда. Теперь, вероятно, он знает имя человека, погубившего его. Того самого человека, которого не желал признать своим внуком. Но что еще мог знать виконт де Рибейрак?

Сейчас этот негоциант, царедворец, королевский советник отнюдь не был похож на человека, сломленного в заключении, чудом избежавшего топора палача. На плечах у него возлежала тяжелая золотая цепь, а в застежки плиссированного дублета были вделаны драгоценные камни. Также на нем красовалась высокая парчовая шляпа с отворотами, из-под полей которой сверкали ледяные глаза.