Бернард Корнуэлл - Честь Шарпа

— Убей педераста, Шарпи!

Раздались новые крики, все громче и громче, и самые остроумные начали кричать: «В круг! В круг» — обычный призыв, когда в батальоне затевалась драка. Шарп видел, как ярость исказила лицо Мендоры, когда испанец вонзил шпоры в бока лошади и поскакал на скопившихся солдат, которые отходили с его пути и глумились ему вслед. Маркиз де Казарес эль Гранде и Мелида Садаба и сопутствующий ему священник скакали за ним.

Шарп игнорировал крики солдат вокруг него. Он наблюдал, как три испанца уезжают, и знал, что под страхом потерять все, чего он добился в армии, он не должен идти на кладбище и биться на дуэли. Его разжалуют в рядовые; а если он победит, ему еще повезет, если его не обвинят в убийстве.

С другой стороны, была память о маркизе: ее кожа на простынях, ее волосы на подушке, ее смех в затененной спальне. Была мысль, что испанский майор пытался ударить его. Была его скука, и его неспособность отказаться от вызова. И прежде всего, было ощущение незавершенного дела, вины, которая потребовала свою цену, вины, которая приказывала, чтобы он заплатил эту цену. Он закричал на людей, требуя тишины и смотрел на рваную толпу солдат, ища человека, который ему был нужен.

— Харп!

Патрик Харпер протолкался сквозь толпу и уставился на Шарпа:

— Сэр?

Шарп вынул палаш из ножен. Это был палаш, который сержант Харпер переделал для него, в то время как Шарп лежат в больнице Саламанки. Это был дешевый клинок, один из многих сделанных в Бирмингеме для британской тяжелой кавалерии, — почти ярд тяжелой стали, неуклюжий и плохо уравновешенный, требующий руки сильного человека.

Шарп бросил палаш ирландцу.

— Наточи его для меня, Харп. Наточи по-настоящему.

Мужчины приветствовали Шарпа, но Харпер с палашом в руке был несчастен. Он смотрел на Шарпа и видел безумие на смуглом лице со шрамом.

Шарп помнил лицо утонченной красоты, лицо женщины, которую испанцы теперь называют Золотой Шлюхой. Шарп знал, что он никогда не сможет обладать ею, но он может драться за нее. Он может бросить для нее все — что еще воин может сделать ради красоты? Он улыбнулся. Он будет драться за женщину, прославленную своим предательством, и поэтому каким-то странным образом, которого он полностью не понимал, этот вызов, этот поединок, этот риск станет некоторым искуплением вины, которая замучила его. Он будет драться.

— Медленно, Шарп, очень медленно! — Капитан Питер Д’Алембор, который занял место Шарпа в качестве капитана Легкой роты, преодолел своим тонким клинком защиту Шарпа, и теперь его кончик был на дюйм ниже серебряного свистка, прицепленного к портупее Шарпа. Д’Алембор, на редкость элегантный и худощавый, добровольно вызвался, с некоторой застенчивостью, «натаскать Шарпа по верхам». Он также кое-что выведал о противнике, и его новости были мрачны. — Кажется, маркиз довольно хорош.

— Хорош?

— Брал уроки в Париже у Булье. Говорят, что он смог побить его. Однако не стоит волноваться. Старый Булье, должно быть, поддавался, а возможно, у него уже не та реакция. — Д’Алембор улыбнулся, сделал шаг назад и поднял шпагу. — En garde?

Шарп засмеялся:

— Я просто порежу педераста на кусочки.

— Вечные надежды весны, мой дорогой Шарп. Поднимите ваш клинок, я собираюсь обойти слева. Если вас предупредить, вы, может быть, сумеете остановить меня. Engage!

Клинки гремели, звенели, расцеплялись, лязгали, и внезапно, с неуловимой для глаза скоростью, Д’Алембор обошел защиту Шарпа слева, и его шпага была готова проткнуть живот Шарпа. Капитан Д’Алембор нахмурился:

— Если я замажу себе волосы ламповой сажей, Шарп, и нарисую шрам на лице, я могу сойти за вас. Это — ваш лучший шанс выжить.

— Ерунда. Я нарежу из ублюдка начинку для пирога.

— Вы, кажется, забываете, что ему приходилось держать шпагу в руке.

— Он стар, толст, и я убью его.

— Ему еще нет пятидесяти, — мягко возразил Д’Алембор, — и не заблуждайтесь насчет его талии. Самый быстрый фехтовальщик, которого я когда-либо видел, был толщиной с бочку. Почему вы не выбрали пистолеты? Или двенадцатифунтовое орудие?

Шарп рассмеялся и поднял свой большой, прямой палаш.

— Это — счастливый клинок.

— Каждый искренне надеется на это. С другой стороны, изящество обычно полезнее в поединке, чем удача.

— Вы дрались на дуэли?

Д’Алембор кивнул:

— Именно потому я здесь, Шарп. Жизнь стала немного трудной. — Он сказал это легко, хотя Шарп мог представить крушение, которое дуэль означала для Д’Алембора. Шарпу было любопытно, почему высокий, изящный, настоящий денди поступил в такой простой линейный полк, как Южный Эссекс. Д’Алембор, с его безупречными кружевными манжетами, его серебряным столовым прибором и хрустальными бокалами, которые тщательно перевозились его слугой с одной лагерной стоянки на другую, был бы скорее на месте в гвардейском полку или в блестящем мундире кавалериста.

Вместо этого он был в Южном Эссексе, ища убежища в немодном полку, в то время как скандал затихал постепенно в Англии, — и служил Шарпу примером того, как поединок может загубить карьеру. Шарп улыбнулся:

— Я полагаю, что вы убили своего противника?

— Не умышленно. Собирался ранить его в бок, но он сам наткнулся на лезвие. Так много крови… — Он вздохнул. — Если вы соизволите держать эту штуку как меч, а не как топор, может еще будет какая-то надежда. Смысл приема, который мы изучаем, в том, чтобы защитить ваше тело. Уверяю вас, весьма возможно, что он упадет в обморок от ужаса, когда увидит ваше оружие. Оно положительно средневековое. Это — не оружие для фехтования.

Шарп улыбнулся.

— Я не фехтую, Д’Алембор. Я дерусь.

— Я уверен, что это будет весьма неприятно для вашего противника. Я настаиваю на том, чтобы быть вашим секундантом.

— Никаких секундантов.

Д’Алембор пожал плечами.

— Джентльмен не дерется без секунданта. Я поеду. Кроме того, я, может быть, смогу убедить вас не доводить дело до конца.

Шарп вложил в ножны палаш, который Харпер наточил как бритву.

— Не доводить дело до конца?

Д’Алембор распахнул калитку дворика конюшни, где, к развлечению офицерских слуг и конюхов, они упражнялись.

— Вас отошлют домой с позором, Шарп. Завтра у пэра будут ваши кишки на завтрак.

— Веллингтон не узнает об этом.

Д’Алембор жалостливо посмотрел на своего начальника.

— Половина проклятой армии знает, мой дорогой Шарп. Я не могу понять, почему вы приняли вызов! Это потому, что тот человек ударил вас?

Шарп ничего не сказал. Правда была в том, что его гордость была задета, но было и нечто больше этого. А именно, его упрямая суеверная Судьба, его солдатская богиня, требовала, чтобы он принял вызов. Кроме того, он сделал это для маркизы.