Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Надя заметила это движение. Стесняется!

— В номерах, как я слышала, дорого, прямо-таки шкуру дерут. Если вам и вправду некуда, то живите пока у нас. Места хватит.

Обручев еще раз поблагодарил и сказал, что, если можно и он не будет в тягость, то останется на самое короткое время. Вообще-то он не собирается надолго задерживаться в Южноуральске.

Надя спросила, когда он сюда приехал.

— Два дня назад, — ответил Обручев. — Контрразведчики высадили всех пассажиров, а состав забрали для своих нужд. Мне же надо ехать в форт Ак-булак. По-киргизски это, кажется, «белая вода» или же «белая река». Слышали о таком?

— Слышала.

— Это далеко в степи. Там жил мой отец — земский врач. Но вот сообщили о смерти старика. И я поехал. Зачем? И сам хорошо не знаю. Тоска. Я очень любил отца. И даже не могу себе представить, что больше не увижу его... Страшная штука смерть. Вообще о ней человек не думает, пока не коснется беда.

И без того невеселые глаза гостя стали совсем грустными. Хотя он старался говорить сдержанно и спокойно, Надя не могла не заметить в его голосе плохо скрытого волнения.

Обручев спросил о Семене:

— Где тот славный парень, который привел меня сюда? Хотелось бы повидать его, пожать ему руку.

Он сделал вид, что обрадовался, когда узнал, что Семен Маликов скоро вернется вместе с комиссаром. Возможно, в доме разместится штаб красных. На последнее обстоятельство гость не обратил внимания. Он поинтересовался, чей это дом и кто живет в нем.

Выслушав короткую исповедь Обручева, Надя в немногих словах рассказала о Стрюковых, о себе. Обручев понял, что старушка, встреченная им в ночь приезда, доводится ей бабушкой и что она уехала с хозяевами. Он облегченно вздохнул — значит, Никакая опасность ему пока не грозит.

С первых же слов, как только Надя стала рассказывать о хозяевах, Обручев почувствовал к ней глубокую неприязнь. Было ясно, что она недобро, враждебно относится и к самому Стрюкову и к Ирине, и он удивился: как же все-таки могло служиться, что в доме этого миллионера живут и служат ему люди, откровенно ненавидящие его?

А собственно, какое ему Дело до того, кто и как относится к Стрюкову? Конечно, было бы несравненно лучше, если бы в доме нашелся человек, преданный хозяину, с которым при крайней необходимости можно была бы вступить в контакт. Но хорошо и то, что впервые ему, Обручеву, пришлось играть свою роль перед девчонкой, а не перед комиссаром Кобзиным. О Кобзине же у полковника Рубасова хотя и говорили с ненавистью, но не скрывали, что это серьезный и опасный противник. Вот почему и подослали сюда «студента Сергея Шестакова».

А Надя от слова до слова поверила всему, что рассказал студент, поразилась его удивительной скромности, непонятной застенчивости. Ведь он только что показал свою смелость, дерзкую решительность, на которую способен далеко не каждый. И глаза его понравились Наде — голубые-голубые и грустные. Не удивительно, конечно, что он грустный: потерять отца, даже не простившись с ним, — двойное горе. Ведь и у нее было такое же горе: ушел отец на фронт и не вернулся. Это случилось несколько лет назад, но и до сих пор у Нади щемит сердце, когда вспомнит тот горький и тяжкий день. А у студента беда совсем свежа.

Внизу послышался голос Василия:

— Надежда! Ты где?

Надя выбежала из комнаты и помчалась вниз.

Обручев хотел было следовать за ней, но, пораздумав, остановился на площадке лестницы, откуда удобнее было видеть и слышать все, что происходило на первом этаже.

— Красные! Комиссар Кобзин! — потрясая ружьем, во все горло заорал Василий, едва Надя показалась на лестнице. — Впускать? А?

— Ну, конечно. А Семен там? — спросила Надя.

— Не заметил. За воротами они, в калитку бузуют, — на ходу бросил Василий.

Надя побежала встречать гостей.

В прихожую вслед за Василием вошли двое незнакомых. Наде прежде всего бросились в глаза красные банты на груди у каждого и кумачовые ленты на шапках.

Впереди шел высокий, худощавый, с длинным носом и быстрыми глазами навыкате, одетый в кожаную куртку, красные галифе с хромовыми леями, обутый в новые сапоги со скрипом. Почти у самых колен болталась деревянная кобура, из которой выглядывала рукоятка револьвера с привязанным к ней цветным шнурком. На левом плече дулом вниз висел легкий карабин.

На втором незнакомце — невысоком и коренастом, ладно сидел полушубок черной дубки с серым смушковым воротником и такой же оторочкой по верхней поле и внизу. За спиной у коренастого торчала винтовка с примкнутым ножевым штыком, в правой руке он держал наготове револьвер, а левая поигрывала ременной плеткой. Лицо у него было красное, с небольшими усами врастопырку, глаза-щелочки — не разглядеть, куда они смотрят и что видят. — Держался он на шаг позади первого.

— Здравия желаем! — простуженным голосом сказал высокий и хотел было подать Наде руку, но передумал и сунул в карман кожанки.

— Здравствуйте, — сказала Надя и приветливо пригласила: — Проходите, пожалуйста.

— Это точно, само собой, — сказал высокий и, обернувшись к товарищу, тоном приказа добавил: — Продвигайся, Юрочка, и чтоб глаза и уши на взводе.

— Так я... Будьте спокойны, товарищ комиссар. Все как есть, — с подобострастием ответил коренастый.

— Моего адъютанта зовут Юрочкой. Так что не следует забывать. А я — комиссар Кобзин.

— Все как есть, — подтвердил Юрочка. — В полной соответствии!

Ткнув в сторону Нади пальцем, высокий спросил Василия:

— Кто такая? Только чтоб правду, иначе — секирь башка!

— У нас живо! — подтвердил Юрочка.

Высокий метнул в него недовольный взгляд.

— Она? Надежда-то? Так она что... — переминаясь с ноги на ногу, заговорил Василий, всеми силами стараясь не выдать, сдержать дрожь, от которой сотрясались все его внутренности. — Она... при... прислуга по дому.

— Ты не трясись! — прикрикнул Юрочка, громко хлопнув плетью по голенищу сапога. — Не люблю, понимаешь.

— Юрочка! — одернул его высокий. И обратился к Наде: — Юрочка насквозь революционер и насмерть не терпит буржуазистов. Его аж трясучка бьет. Так они же, гады, нашего брата и по тюрягам и по этапам! Мы им теперь устроим шухер, падлам! Кишки вымотаем! Извиняюсь, мадам, за такое выражение. Значит, прислуга?

— Да. За горничную была, — сдержанно ответила Надя.

— Значит, своя. Пролетаристка. Хорошо. Ну, а он кто? — теперь уже у Нади спросил высокий и ткнул пальцем в сторону Василия.

— Работник: и конюх, и сторож...

— Тоже приятно. Теперь отвечайте на наши законные вопросы, потому как мы Советская власть и имеем полное право. Ясно сказал? — обратился к обоим высокий.

— Так чего ж тут, как бог свят! — размахивая руками, заспешил Василий.