Джулия Баумголд - Алмаз, погубивший Наполеона

Спустя девять лет по пути домой из Индии корабль Питта сделал остановку в Бергене, в Норвегии, и там Питт написал об этой сделке весьма правдивый отчет, который появился в печати в 1710 году. Питт был встревожен требованием Могола вернуть алмаз. Питту необходимо было оправдать свою покупку, поэтому он написал:

…По прошествии двух или трех лет после моего прибытия в Мадрас, имевшего место в июле 1698 года, я услышал, что в этой стране имеются крупные алмазы, подлежащие продаже, каковые я и призвал доставлять мне, обещая лично приобретать и перепродавать их, коль скоро они окажутся приемлемы в этом отношении, в ответ на что в 1701 году, в декабре, приехал Джамчанд, один из известнейших торговцев алмазами в тех краях, и привез с собой крупный необработанный камень в 305 мангелинов и несколько мелких, каковые и были куплены, как мною, так и другими. Но, поскольку он запросил необычайно высокую цену за крупный камень, я отказался от мысли заняться им, после чего он оставил его у меня на несколько дней, а вернувшись, снова забрал его, и поступал так несколько раз, требуя не менее 200 000 пагод [23] Пагода — старинная индийская золотая монета с изображением пагоды. (Примеч. перев.) (85 тысяч фунтов), а я хорошо помню, что не давал ему больше 30 000, да и за такую цену не слишком хотел покупать. Я полагал, что приобретение сие сопряжено с немалым риском не только в огранке, но и в том, окажется ли камень грязным или чистым и хорошей ли воды. Помимо того, я полагал слишком большим риском возвращаться домой на одном корабле с сим камнем, посему Джамчанд вскоре решил вернуться в свои края, и я хорошо помню, что в феврале следующего года, когда он вновь прибыл ко мне (вместе с Винкати Читти, который всегда был с ним, когда мы обсуждали эту сделку) и понуждал меня решиться на покупку, спустив цену до 100 000 пагод и еще ниже, прежде чем мы расстались, назначив день, когда мы должны встретиться и так или иначе завершить это дело. Когда же мы в соответствии с договоренностью встретились в комнате для совещаний, куда после долгих переговоров я принес ему 55 000 пагод и в качестве аванса выдал 45 000, решив не давать ничего больше, а он также решил не снижать цену, так что я вернул ему алмаз, и мы дружески расстались.

Джамчанд и его компаньон вернулись через час.

В то время в моем кабинете занимался мистер Беньон, с каковым я беседовал о том, что произошло, говоря ему, что избавился от этого камня, когда час спустя слуга доложил мне, что Джамчанд и Винкати Читти у дверей, каковым и было предложено войти, и они предложили за камень 50 000. Я же предложил разделить 5000 пагод, которые были между нами, чего он не пожелал и слушать и вновь собрался выйти из комнаты, после чего он вернулся и сказал мне, что я могу получить его за 49 000… Сразу же он дошел до 48 000 и торжественно поклялся, что не расстанется с ним и не уступит больше ни единой пагоды; после чего я снова ушел в кабинет к мистеру Беньону и рассказал ему, что произошло… так я договорился с ним об этой сумме, после чего он доставил мне камень, за который я заплатил совершенно честно, что явствует из моих книг, и в связи с этим сверх того призываю Господа в свидетели, что я никогда, ни при одной нашей встрече не употребил ни единого угрожающего слова, чтобы вынудить его продать его мне… Поелику сие есть правда, уповаю на Господнее благословение в этом деле и во всех моих других делах в мире сем и на вечное блаженство впоследствии.

Написано и подписано мной, в Бергене,

19 июля 1710 года.

Питт опустил множество подробностей. Они торговались в комнате для совещаний, где клинки, выложенные на стене в виде солнечных лучей, символизировали страшную мощь Ост-Индской компании. Всякий раз, соблазняя Питта камнем, Джамчанд говорил, что это — король алмазов, что созерцать такую редкость — идолопоклонство. Подобные вещи попадаются только раз в тысячу лет. Сокровище из сокровищ, предмет вожделений двора, прекраснее любой красавицы, для глаз только одного мужчины, для глаз совсем не голубых. Джамчанд объявил этот камень запретным для продажи, прежде чем назвать цену, каковая заставила Питта, дрожавшего, как большинство богачей, над каждым фунтом и пагодой, желать его еще сильнее.

Джамчанд оставлял Питта наедине с камнем. К тому времени Питт посылал суда из Баласора, устраивал блокады и торговал с Китаем. Он снаряжал корабли, еще будучи корсаром во время французских войн. А теперь, когда он расхаживал среди шелков, перца и ширм из Короманделя, складывая и вычисляя проценты в уме, камень неотлучно был с ним. Он не носил его при себе, но думал только о нем. Всякий раз, когда, вереща на своем языке с Винкати Читти, Джамчанд забирал камень и его подбородок трясся от негодования на немыслимую цену, предложенную губернатором, Питт испытывал некоторое облегчение, ибо как иначе он мог избавиться от этой великолепной драгоценности?

Питт написал сэру Стивену Ивенсу, агенту в Лондоне, которому он посылал алмазы. Говорили, что он читал Тавернье и думал, что не существует камня столь крупного, каким будет его камень, когда его огранят. Охваченный безумной надеждой, он забыл об алмазе Могола в 280 карат.

Затем Питт вызвал Исаака Абендану, голландского еврея, одного из советников в торговле алмазами, чтобы показать ему камень. Питт, связавший его клятвой и страхом, доверял ему настолько, насколько вообще мог доверять кому-либо. Питт чувствовал, что у этих евреев алмазы в крови. Абендана ласкал камень, как любовник ласкает шею своей любовницы. Питт попросил его немедленно сделать модель камня, поскольку его могут забрать.

— Я намереваюсь купить его, и я намереваюсь продать его, — сказал Питт. — Король ждет.

— Какой король? — спросил Абендана.

— Еще не знаю в точности, — ответил Питт. — Может быть, и королева.

В другой раз Питт велел Джамчанду явиться к нему поутру. Туалет губернатора походил на утренний прием Людовика Четырнадцатого. Он стоял неподвижно, как статуя, и его тело облачали в одежду — одну часть платья за другой — с великой церемонностью, слуги кланялись очень низко и прикасались ко лбу подушечками пальцев, а к полу — костяшками. Ему приносили чистую рубашку и панталоны, чулки и комнатные туфли. Цирюльник брил его, подстригал ногти, чистил уши, потом лил воду на руки и лицо и подавал полотенце. Присутствовавшие при этом писцы и стряпчие с красными от жары лицами стояли все это время, как и Джамчанд, а старшина носильщиков паланкина и старшие слуги суетились и наушничали. Нередко губернатор замечал внезапный шелест за дверью, ускользающее торопливое движение за оштукатуренными окрашенными колоннами, шелест шелка, отвернутое лицо, и сведения о его делах становились известными всему форту.