Вильям Энсворт - Заговор королевы

Генрих III, — а это был именно он — обращал, как мы уже сказали, большое внимание на все мелочи туалета и придавал большую важность нарядам. В день его свадьбы с королевой Луизой одевание обоих супругов заняло так много времени, что обедню пришлось служить в пять часов вечера, а молебен был пропущен, что считали очень худым предзнаменованием. Он очень гордился своей наружностью и так сильно страшился утратить свежий цвет лица и нежность кожи, что в часы отдыха надевал маску и перчатки, пропитанные разными смягчающими мазями и составами. Очень немногие из дам его двора могли поспорить красотой и малым размером руки с его прекрасной рукой, унаследованной им, равно как и его сестрой Маргаритой Валуа, от матери.

В настоящем случае он, сняв перчатку, вытканную из серебра и шелка белого и телесного цвета, небрежно перебирал тонкими белыми пальцами, покрытыми богатыми кольцами, роскошные уши маленькой собачки, которую держал Шико, стоявший возле него. Генрих так страстно любил собак, что обыкновенно выезжал в карете, наполненной самыми красивыми их представителями, и подбирал всех собак, которые ему понравились во время прогулки. Монахини часто громко жаловались на похищение их любимцев, так как монастыри были более всех других мест снабжены собачьей породой в царствование этого великого любителя собак, и он часто обращался туда для пополнения своего запаса.

Придворные, окружавшие его, были почти так же роскошно разодеты, как и их государь. Справа от Генриха, опиравшегося на плечо своего первого камердинера де Гальда, виднелась величественная фигура маркиза де Вилькье, прозванного Юный и Толстый, хотя он не имел никаких притязаний на первый из эпитетов. Возле него стоял его зять, суперинтендант финансов, развлекавший себя пустой забавой в бильбоке, очень распространенной между тогдашними придворными благодаря пристрастию короля к этой игре. Храбрый Жуаез и гордый д'Эпернон не пренебрегали этим вздорным препровождением времени и держали в руках длинные серебряные трубки — сарбаканы, с помощью которых, подобно современным итальянцам во время карнавала, они метали в гостей под масками множество конфет и разных сладостей, причем проявляли большую ловкость в этом занятии. В эту минуту с д'Эперноном разговаривал Франциск д'Эпинэ де Сен-Люк, барон де Кревкер, другой любимец Генриха, отличавшийся не менее своих товарищей храбростью, доходившей почти до жестокости. Сен-Люк считался красивейшим мужчиной своего времени, его наградили эпитетом Красавец. Возле них было множество слуг и пажей в богатых ливреях.

— Д'Арк, — сказал король Жуаезу мягким и приятным голосом, — не можешь ли ты сказать мне, чье прелестное лицо прячется под маской там, в свите Ее Величества, моей матери? Оно должно быть прелестно, если губы и шея не обманывают. Ты видишь, про кого я говорю?

— Вижу, государь, — ответил Жуаез, — и совершенно согласен с Вашим Величеством, что лицо, которое скрывает эта маска, должно быть божественно. Шея бесподобна, бюст Венеры, но что касается их обладательницы, то хотя я льщу себя надеждой, что достаточно знаю всех дам из свиты Ее Величества и могу угадать девять из десяти, как бы они искусно ни приоделись, но признаюсь, я сбит с толку этой незнакомкой. Ее походка прелестна. Ей-богу! С позволения Вашего Величества, я пойду узнаю, кто она такая!..

— Постой, — сказал король, — не надо. Сен-Люк сейчас разрешит наши сомнения, он с ней танцевал испанскую павану. Как называется ваша хорошенькая партнерша, барон?

— Для меня так же затруднительно, как и для вас, государь, назвать ее имя, — отвечал Сен-Люк. — Я напрасно старался разглядеть ее черты, и звук ее голоса мне совершенно неизвестен.

— Как ни ревнует мадам д'Эпинэ своего красавца мужа, — сказал, улыбаясь, король (баронесса, по мемуарам того времени, была горбата, дурна, крива и даже хуже того), — но надо сознаться, что если даже вы, Сен-Люк, не произвели впечатления на прекрасную незнакомку, то кто же из нас может надеяться в этом преуспеть? Это не может быть, — хотя рост почти одинаков, — девица де Шатеньере. Это не красавица ла Бретеш, — Вилькье узнал бы ее, как бы она ни переоделась, — ни Сюржер, божество Ронсара, ни Телиньи, ни Мирандр. Ни одна из них не выдержит с ней сравнения. Какая грация, какая легкость! Она так танцует, как будто у нее крылья.

— Кажется, вы увлекаетесь ею, государь, — сказал Сен-Люк с улыбкой, чтобы показать свои красивые зубы. — Должны ли мы из этого заключить, что девица одержала победу над нашим королем?

— Девица уже одержала другую победу, которой она поистине может гордиться, — вставил Шико.

— Право! — вскричал Сен-Люк. — О ком же это ты говоришь?

— О! Речь идет не о тебе, прекрасный Франциск, — отвечал шут. — Ты, как и наш дорогой Генрио, становишься жертвой каждого мимолетного взгляда, и той девице нечего особенно гордиться, которая покорит одного из вас. Тот, чью любовь она приобрела, — такой человек, внимание которого лестно для каждой девицы.

— А! — вскричал король. — Я вижу, тебе все известно. Кто эта девица, и который из моих дворян ее поклонник?

— Кажется, что все, государь, — отвечал Шико, — но если бы мне пришлось назвать самого преданного из ее почитателей, я бы указал на шута вашего величества. Самый предприимчивый — Сен-Люк, самый ветреный — Жуаез, самый степенный — д'Эпернон, самый самонадеянный — де'О, самый толстый — Вилькье, самый отважный — ваше величество.

— И самый счастливый, мог бы ты прибавить, — прервал его Генрих.

— Нет, — возразил Шико. — В делах любви короли никогда не бывают счастливы. Они никогда не имеют удачи.

— Почему же нет? — сказал, улыбаясь, Генрих.

— Потому что своим успехом они обязаны не себе, но своему положению, а потому его и нельзя назвать удачей.

Можно ли назвать удачей приобретение того, в чем нельзя отказать?

— Мой предшественник, великий Франциск, испытал противное, — отвечал король. — Он, по крайней мере, был порядочно счастлив в любви, даже и в том значении, которое ты придаешь этому слову.

— Сомневаюсь в этом, — возразил Шико, — и мой предшественник Трибуле был одинакового со мной мнения. Королей всегда узнаешь под их костюмом.

— Я не намерен брать тебя в духовники, — сказал Генрих, — но что сказал бы ты, если бы я сделал пробу над прекрасной незнакомкой? Сколько ты прозакладываешь, что я, замаскированный, буду иметь успех?

— Никогда не бросайте своего козыря, — отвечал шут, — это была бы, по правде, жалкая игра. Подойдите к ней королем, если хотите быть уверены в успехе. Даже и в таком случае я остаюсь при моих сомнениях. Впрочем, я закладываю мой скипетр против вашего, что ваше величество проиграет в первом случае.