Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Впервые под стягом великого князя владимирского и московского собралось такое войско.

Дал Боброк расчеты, кому и как идти, сколько делать привалов. Точно в назначенные сроки прошла пешая рать, не опоздал Владимир Андреевич, хотя шел кружным путем. Растянулись на всю дорогу пять тысяч всадников подручных князей, хотя и вел их князь Дмитрий. Растянулась и потеряла хвост пешей рати дружина Суздальца. Дмитрий в ярости говорил Боброку:

— Они останавливаются, когда хотят. Кони боятся слепней, воины ждут холодка, один князь норовит заступить другого князя, на дорогах путаница, на переправах один другому мешает. Ольгерд разве так водит конное войско?

Михаил получил известие, что с Волока двинулась на него московская рать, коей не было под стенами Твери со времен Ивана Даниловича Калиты. Подумал бежать за Ольгердом, да тверичане стерегли.

— Нет, князь! Умел назвать на нас гнев Москвы, умей и ответ держать!

С городской стены увидели разъезды московского войска. Ударили в набат. Ачи-хожа подхватился, сел на струги и погнал прочь из города. С ним ушел Некомат. Обещал князю привести Мамая со всей Ордой. Утром город проснулся в осаде. Куда ни кинь глазом, везде палатки, шатры воевод, табуны коней. На холме над Волгой черный стяг Дмитрия. Конные и пешие войска плотно облегали город, курились пылью дороги. Строились быстро, хотя и не видно было спешки. Из ничего, казалось бы из земли, вдруг поднялись прямоугольники удивительно правильных линий, ощетинились копьями. Длинными копьями в три, а то и в четыре роста воина. Густой, плотный лес копий с конскими хвостами под наконечниками. Плотность строя не обманула Михаила. Там, у Любутска, этих пеших копейщиков было в три раза меньше. Пробовал прикинуть число пеших. Стало страшно. Получалось далеко за десять тысяч пеших. Да столько же улавливал глаз и конных. Ждал Михаил, что князь Дмитрий пришлет послов, послов не видно. Но и на приступ Дмитрий не шел. Будто надумал обучать свое войско городской осаде. На лугу Боброк проводил учения сводных полков пешей рати и конных полков.

Михаил каждое утро взбирался на стену, поднимался к верхним стрельницам угловой башни и с тоской глядел на луг. С горечью вспоминал беседу с юным Дмитрием в охотничьей избе под Коломной. Оскорбительным показалось ему предложение юноши сложиться воедино. Дмитрию тогда едва исполнилось шестнадцать. Михаил полагал себя опытным воителем, что мог значить меж ним и Олегом московский княженок? Десять лет минуло с той встречи под Коломной. Да разве не должен признать он, Михаил, что стоит перед ним войско, коего он но видывал? Из летописей, писавшихся руками монахов, в ратном деле не смыслящих, смутно представлялось войско киевского Святослава или Всеволода Большое Гнездо. То были князья из старинных сказов, а этот князь откуда? Откуда у него, у двадцатипятилетнего государя, опыт мужа, осеребренного сединой? Где, когда он собрал свое войско, свою пешую рать, от которой попятился Ольгерд? Тверь подготовилась к сидению в осаде. Надолго достанет еды, заготовлено много стрел, на стенах стоят большие пороки, варится горячая смола, но и Дмитрий не собирается брать город с наскока. Однако и приступа Михаил боялся, как и долгой осады.

На лугу, на виду тверичан конные полки правой и левой руки переходили в наступление на рысях на невидимого противника или вдруг рассыпались широкой лавой, смыкались перед пешим строем, размыкались, мчались назад, а пеший строй начинал медленное движение вперед. Пеший строй то двигался сомкнутой стеной во всю длину трех полков, то раскидывался па сотни, и поле покрывалось маленькими прямоугольниками, колючими, как ежи. В образовавшиеся интервалы вливались конные стрелки, выскакивали вперед, падали с коней, коноводы выводили коней с поля.

И так изо дня в день.

Михаил трапезовал в тереме. Ударили в набат, в трапезную ворвался гридня.

— Идут! — крикнул он с порога.

Михаил отодвинул миску со щами, отер бороду и бегом к выходу.

Строилось и перестраивалось, как всегда, как все дни, московское войско, но на этот раз неумолимо приближаясь к стене. Трубили трубы, били бубны, в городе гудели набатом колокола.

Медленно, выбросив впереди ряд щитоносцев с огромными щитами в рост воина, приопустив копья, двигались к стене пешие сотни московских полков, на ходу сбивая промежутки между сотнями, выравниваясь в сплошную и непроницаемую стену. Шли медленно, тяжелая поступь десяти тысяч пар ног сотрясала землю. Каждый в кольчуге с зерцалом, в шишаках с опущенными прилбицами, у каждого в руке копье, а на сгибе левой руки круглый небольшой щит. У каждого за поясом боевой топор и меч.

Ближе, ближе. Вот уже те, у кого сердце погорячей, начали пускать стрелы со стены. На таком расстоянии стрела не имеет убойной силы, если и долетит, иные исхитрялись так пустить стрелу с разрывчатого лука, что и долетала, но гасла в стальной защите строя. Михаил решил, что длинные копья выставлены вперед, чтобы скрыть лестницы и мешки для заброса рва. Не нужны длинные копья в приступе на стены. Неведомо тверскому князю, что Боброк испытывал прочность строя пешей рати под осыпью стрел. Иного и не затевал. Дождь стрел падал со стены на пешую рать. Михаил увидел, что такое длинные копья с лошадиными хвостами под наконечниками. Пешие воины шевелили копьями. Стрелы попадали в колыхающееся море конских хвостов, теряли силу полета и падали наземь под ноги воинов. Стрелы, летящие в лицо, принимали высокие щиты щитоносцев, по ним стрелы скользили, отскакивали, не причиняя вреда.

Пешие полки подошли ко рву и встали на краю. Ни одной стрелы в ответ из пешего строя. С городской стены — дождь стрел. И ни одна стрела не может пробиться сквозь конские хвосты, сквозь ряд щитоносцев. Пустили стрелы из больших пороков. И те отбиты копьями. Пешие полки попятились, раскололись на сотни, в промежутках между сотнями открылись большие пороки на колесах.

Не сразу на стене поняли, какие стрелы летят на Тверь. Вспыхнули огненные хвосты, пал на городские стены огонь. Те, кто знал оружейные тайны, выронили слово: «шереширы». Так называли огненные стрелы Всеволода Большое Гнездо. За сотню с лишним лет ордынского ига многие о них забыли.

В слове о гибели Игорева полка в половецких степях певец упрекает князя Всеволода, что не пришел он на подмогу русским, не пустил на супостатов огненных стрел. Московские оружейники вспомнили Всеволодово оружие, тайно готовили огненные стрелы для того чтобы пускать их с больших пороков.

Давний летописец рассказывал о поражении князя Игоря во время его похода на Царьград.

«И пущати начали трубами огнъ на лодье Руския, и бысть видети страшно чудо. Русь же видящи пламень, вметахуся въ воду морьскую, хотяще убрести, и тако прочий възъвратившася въсвояси. Темже пришедшимъ въ землю свою, и поведаху кождо свооимъ о бывшемъ и о лядьнем огни: «якоже молонья, рече, иже на небесехъ. Грьци имуть у собе, и се пущающе жежагаху нас, сего ради не однолехомъ имъ» [12] «Греки начали пускать огонь на русские лодии, видеть этот огонь было и страшно и удивительно. Русские воины бросились в воду с горящих лодий, надеясь спастись от огня в воде. Многие погибли, а те, кто возвратился домой, рассказывали, что греки обладают огнем, подобным молнии на небе, умеют его пускать на людей и лодии и сжигают им все, что горит». .