Николай Паниев - На грани жизни и смерти

Под покровом темноты к пустынному скалистому берегу причалила шлюпка. Словно из-под земли вынырнувшие Балев и Ванко помогли людям в лодке сойти на берег.

— Ну, добро пожаловать на болгарскую землю, — приветствовал Христо своего давнего друга Семена Кучеренко, крепко обняв его.

— Если бы не Чочо, то не пробились бы, — признался Кучеренко.

— Красный морской призрак, — в голосе Балева звучала гордость. — А вот еще один... призрак, только земной, а понадобится, станет и подводным. Товарищ Ванко. Отчаянный парень из Плевена. Специалист по конфискации оружия, которое предназначалось для Врангеля.

— Очень рад! — Кучеренко крепко пожал руку парню-крепышу. — В Крыму, случаем, не бывал, товарищ Ванко?

— Точно така. У Пчелинцева, — ответил Ванко.

— Ну тогда выходит, что здесь кругом знакомые, — сказал Кучеренко.

— И там тоже знакомые. — Балев показал рукой на мерцающий далекими огнями большой корабль. — Вся верхушка врангелевская, кроме барона, сейчас там. Представляешь, товарищ Кучеренко, заявляемся мы к ним, а у генерала Покровского глаза выскакивают от удивления...

— Не зарекайся, Христо, может, еще и придется свидеться с ним. С раненым зверем шутки плохи.

— Раненого зверя надо добивать! — решительно произнес Балев. — Это наша общая задача, дорогой Семен.

В небо взвились ракеты, осветив все вокруг. Люди на берегу спрятались за скалы, потом их поглотила темнота... Когда добрались до рыбацкой хижины, Кучеренко сказал Балеву:

— Ракеты... визитная карточка Покровского. Я, мол, здесь и спуску никому не дам. Ну что ж, принимаем этот вызов. Первая твоя задача, Христо, найти мне... близких родственников, конечно, из русских, которые давно проживают в Болгарии, пожалуй, даже лучше использовать для этой цели давнишних переселенцев. Они должны признать во мне родственника. Ну а потом связь с телеграфом. Правильно, Христо?

— Точно така!

Врангелевские войска дивизиями, бригадами, полками, батальонами, штабами, интендантствами растеклись по большим и малым болгарским городам. Один из госпиталей был размещен в Варне. Там находился раненый подполковник Агапов. Анна Орестовна часто наведывалась к нему, и это было для раненого единственной отрадой. После очередного поражения в Крыму Агапов ушел в себя, мучительно раздумывал, стал неразговорчивым... Тяжелые думы о будущем не покидали его. Был еще один человек, с которым общался Агапов, — симпатичный врач Серафим Павлович Рудский, который узнал Гринину на берегу.

Днем Агапову кое-как удавалось убить время, а ночью тоска вползала в душу, он тщетно пытался бороться с бессонницей. В просторной палате, где находились еще несколько раненых офицеров, Агапова одолевали разные мысли. Чтобы отогнать их, он вставал и выходил в длинный коридор. Если дежурил Серафим Павлович, то заходил к нему, и они беседовали до самого рассвета.

После одного посещения Аннушки Агапов не сомкнул глаз всю ночь. Гринины готовились к отъезду в Россию. Они уедут, а он останется на чужбине. Аннушка спросила: «Что ты будешь делать после выздоровления?» Действительно, что он будет делать? Агапов еще не знал о том, какие планы вынашивало командование разбитой и бежавшей армии. «Неужто опять начнутся речи о том, что нужно дать решительный бой?» — думал Агапов. Если это не удалось сделать на своей земле, то разве это возможно здесь, на чужбине? «Последний решительный» под эгидой союзников-интервентов, на их деньги, с их оружием! Хороша перспектива, нечего сказать!

Когда стало совсем невмоготу, Агапов побрел по длинному темному коридору. Дверь в кабинет дежурного врача была приоткрыта, оттуда тянулась полоска света. Агапов заглянул в комнату. Его ночной собеседник сидел за мольбертом.

— Не помешаю, Серафим Павлович? — спросил Агапов.

— А-а, Александр Кузьмич, нисколько, нисколько, — радушно ответил Рудский. — Не спится?

— Да вот... брожу...

— Рана беспокоит? Иль ностальгия, Александр Кузьмич?

— Вроде бы рановато, Серафим Павлович, — уклончиво ответил Агапов.

— Ну а я вот... — Рудский кивнул на мольберт, — давнее увлечение. Оставляю на память понравившиеся места, где довелось побывать. Разумеется, до Айвазовского далеко, но под старость, думаю, приятно будет посмотреть с внуками, вспомнить былое... И этот небольшой, взбудораженный нами болгарский городок на Черноморье...

— Тихое море, — сказал Агапов.

— Да, нынче море Понтийское тихое. Древние называли его гостеприимным морем. Но в шторм оно становится свирепым и страшным, как зверь. И потому названо Черным.

— Для нас оно оказалось негостеприимным и в штиль, Серафим Павлович. И что еще нас ждет впереди...

— А это, Александр Кузьмич, от вас, от военных, зависит. Вам тоже не дает покоя мысль о реванше?

— Мне?!

— Я имею в виду не только вас, Александр Кузьмич, а командование в целом. Барон, Кутепов, множество генералов и офицеров вашего ранга, видимо, не отступятся от своих планов пойти новым походом на большевистскую Русь...

— Сколько раз ходили, Серафим Павлович, и все эти походы оборачивались провалом для нас. У меня такое чувство, будто я низвергнут в пучину, откуда не выбраться...

Серафим Павлович внимательно посмотрел на Агапова. Этот офицер был ему глубоко симпатичен. Доктор отодвинул мольберт, встал и запер дверь на ключ. Он решил приступить к серьезному разговору, который рано или поздно должен был состояться.

— Александр Кузьмич, вам, как я понимаю, в таком состоянии нужны не анисовые капли, которыми вы до сих пор пользовались, а более сильнодействующие средства. Всей душой симпатизируя вам, скажу со всей откровенностью вот что. Я не думаю, чтобы вы, Александр Кузьмич, с вашим умом верили в то, что еще можно собрать силу, которая бы одолела новую Россию. Я ваш сотоварищ по армии, но я врач, и моя первая главнейшая обязанность — лечить, спасать людей. Пинцет, стетоскоп, лекарства — мое оружие. Кому оно служит? Людям. Я воюю с болезнями, ранами, увечьями... У вас, Александр Кузьмич, иное оружие и враг иной. А кто враг? Об этом вы задумывались, смею вас спросить, милейший Александр Кузьмич? Или, не снимая шор, идете напролом в угаре, в плену старых понятий о чести, родине, верности клятве?

— Благодарю за доверие, Серафим Павлович. Постараюсь дать на ваш вопрос более или менее вразумительный ответ.

— Хочу сразу сказать, Александр Кузьмич, что я ничего не боюсь. Ни наших тайных военных трибуналов, ни агентов Покровского, ни самого барона...

— Помилуйте, Серафим Павлович, о чем вы? Мне уже сегодня высказала такие же слова... одна дама.

— Кто эта дама, я могу лишь догадываться, Александр Кузьмич. Но коль и она, то... становитесь, дорогой, на колени и твердите: «Верую в тебя, Русь моя обновленная!»