Николь Галланд - Месть розы

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

— Я от тебя не отстану, — предупредила она.

На протяжении вечности — или, быть может, мгновения — Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно — не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил:

— О Имоджин, ты так невыносимо прекрасна, — и поцеловал опять, на этот раз в щеку, нежно, отчаянно надеясь, что не порушил навсегда и ее и свою жизнь.

Наутро после встречи с Конрадом Виллем проснулся поздно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было сужающееся к подбородку лицо Жуглета. Тот улыбался во весь рот. По всему было видно, что он мало спал, но задиристости, однако, не утратил. В руках менестрель держал тяжелый кожаный мешок. При каждом движении в нем многообещающе побрякивало.

— С добрым утром! Завтрак ты уже проспал, но я извинился за тебя перед его величеством. Он прислал тебе вот этот подарочек.

Виллем зевнул и сел на постели. Спал он, как всегда, хорошо, но сны видел тревожные, отражавшие его беспокойство по поводу произведенного им впечатления; неожиданное появление Жуглета успокаивало и вселяло уверенность.

Слуги и пажей видно не было. Эрик, уже одетый, примостился на сундуке у большого окна: изучал немецкую грамматику. Когда его кузен сбросил на пол покрывала и, голый, потянулся за одеждой, юноша ухмыльнулся.

— Ни за что не догадаешься, что император тебе прислал, — объявил Эрик.

Жуглет опять потряс мешком.

— Деньги!

Виллем удивленно заморгал.

— Почему?

— Надо спрашивать не «почему», а «сколько», — поправил Жуглет и, положив мешок на пол, принялся развязывать стягивающие его кожаные шнурки. — Сто фунтов. С великолепным профилем нашего дражайшего императора на каждом.

На лице Виллема возникло выражение изумления, сменившееся облегчением.

— Слава богу, теперь я могу рассчитаться с кредиторами, — сказал он. — Надо заказать в Монбельяре новые копья и щиты, а я и так уже задолжал своему поставщику. В этом году урожай у нас не слишком хорош…

— Сейчас ты долги платить не будешь, — прервал его Жуглет таким тоном, словно это само собой разумелось. — Сейчас ты будешь раздавать подарки. Себе сошьешь одежду поприличней. Пошлешь богатое подношение братству святого Ипполита. Деньги должны остаться внутри городских стен, чтобы все видели, как ты их тратишь. И ни в коем случае не следует покупать по-настоящему нужные вещи.

Виллем состроил гримасу, завязывая пояс халата.

— Что за бредовый образ действий. Если так принято вести себя при этом дворе, то не уверен, что хочу иметь к нему отношение.

Менестрель присел рядом с Виллемом и улыбнулся ему почти отечески.

— Не при дворе, а в городе. Семьи здесь так разбросаны, что происхождение немного значит, и горожане по определению не владеют большими поместьями, так что богатство человека определяется по тому, сколько он тратит. Но учитывать это тебе придется только до турнира. Клянусь круглым задом твоей сестрицы.

— Которого тебе не видать, как своих углей, — жизнерадостно отметил Эрик.

Жуглет не сводил взгляда с Виллема.

— Я напишу поставщику в Монбельяр от твоего имени и уговорю его прислать тебе все, что надо, в долг.

— Если он так же доверчив, как я, то поймается на эту удочку, — нервно хохотнул Виллем.

Внезапно он почувствовал, что постоянное присутствие рядом всезнающего друга не успокаивает, а угнетает его. Следуя мгновенно вспыхнувшему желанию оказаться подальше от Жуглета, он встал и повернулся к открытой двери, где сидел в ожидании приказаний юноша-слуга.

— В гостинице есть писец? — спросил Виллем.

Юноша утвердительно кивнул.

— Приведи-ка его ко мне. Надо написать несколько писем.

— Советую поторопиться, иначе мы опоздаем к обеду, как уже опоздали к завтраку, — отозвался Жуглет.

— Мы? — несколько более резко, чем собирался, переспросил Виллем. — Тебе никто не мешает отправиться ко двору в любой момент, когда пожелаешь. Ты вовсе не обязан следовать за мной по пятам, точно собака.

Последовала короткая пауза, во время которой Виллем рылся в сундуке в поисках своей полинявшей синей дорожной туники.

— Зря ты не воспользовался предложением Конрада взять женщину, это помогло бы снять напряжение, — с мягким укором отозвался с кровати Жуглет. — Собака не я, а ты, и к тому же еще щенок, не способный показывать трюки без дрессировщика. Дрессировщика, которого не стоит кусать, иначе он бросит тебя на обочине, как шавку с дурным норовом.

— Хорошо, извини, — мрачно отозвался Виллем. Встряхнув дорожную тунику, он бросил ее на крышку сундука и скорчил гримасу.

— К обеду ведь надо прилично одеться? Удобную одежду на придворный пир не наденешь.

— Напротив, появление в дорожной одежде может произвести неплохое впечатление, — возразил Жуглет. — Вроде как истинный рыцарь думает только о подготовке к турниру, забывая обо всем остальном. Дамы обожают такие вещи. Кстати, вчера вечером тебе ни одна из них не приглянулась?

Виллем, честный до невозможности, признался, что нет.

Когда прибыл писец с кожаным, набитым пергаментными свитками мешком под мышкой, Виллем усадил его у большого окна и принялся, одеваясь, диктовать. Первое письмо предназначалось Ренарду, рыцарю, который завладел его прежним шлемом. В этом письме Виллем рассказывал о предстоящем турнире, призывал собрать бургундских рыцарей и приехать, чтобы поддержать его.

— Если соберешь достаточно, — пробормотал Эрик, — сможешь возглавить целый батальон.

— Думаю, так оно в итоге и будет, — удовлетворенно заметил Жуглет.

Он все еще сидел на кровати, выдергивая из покрывала распустившиеся нитки.

— И держу пари, все они станут людьми императора.

Виллем, зашнуровывая сапоги, фыркнул.

— Жуглет, сейчас ты попал пальцем в небо. Если Конрад поставит меня выше своей свиты, кто-нибудь из них перережет мне ночью глотку. Теперь второе письмо, — отрывисто произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к писцу.

Второе письмо предназначалось матери и сестре. В нем он рассказывал о предстоящем турнире и расписывал — слегка преувеличенно — изумительный характер императора. Далее, в заметно более скромных выражениях, повествовал о приеме, оказанном ему при дворе.