Николь Галланд - Месть розы

— Что госпожа хочет, чтобы я сделал с обидчиком? — спросил Жуглет у Линор.

— Нужно подумать, — с озорной улыбкой ответила она.

— Если ты причинишь мне вред, то будешь отвечать перед моим сюзереном Альфонсом, графом Бургундским, — злобно выпалил Эрик.

— Ммм… — Это заявление явно не произвело на Жуглета должного впечатления. — А если вред будет причинен мне, уж поверьте, вам придется отвечать перед кем-то гораздо более грозным. Поэтому осмелюсь сказать, что я оказал вам любезность.

Он выпустил из руки нож острием вниз, и тот воткнулся в землю на расстоянии меньше чем пяди от головы Эрика. Менестрель выпрямился и снова взял поводья гнедого.

— Жуглет выиграл этот раунд, — стремясь разрядить напряжение, игриво провозгласила Линор, сняла с головы венок из роз и протянула Жуглету.

Тот, ведя за собой гнедого, подошел поближе, чтобы взять его. Линор повернулась к своему кузену, стряхивающему с разукрашенной туники пыль.

— Спасибо, что дали ему возможность проявить свою ловкость, Эрик.

Тот вздохнул.

— Но вы принимаете мой дар, кузина? — сердито, явно не испытывая больше удовольствия от своего подарка, спросил он.

— Конечно. Сегодня же за ужином угощу Жуглета.

С этими словами она окликнула управляющего и велела ему забрать бочку с медом.

— Линор… — проворчал Виллем.

— Да, дорогой брат?

Он, привыкший выступать в роли ее отца, недовольно нахмурился.

— Чтобы выразить свое внимание, Эрик сделал тебе прекрасный подарок. Пожалуйста, прояви к нему любезность, которая — и, хотелось бы думать, не без оснований — так восхищает в тебе всех.

Линор наградила брата полным досады взглядом, но тот не уступал. Помедлив, девушка изящно соскользнула с коня и протянула поводья груму.

— Кузен, прости мне мою грубость, — покорно сказала она. — Твой чрезвычайно великодушный дар доставит удовольствие в любое время года. Пожалуйста, пойдем в дом, и мой повар предложит тебе что-нибудь освежающее. Общение с тобой гораздо приятнее, чем соколиная охота.

Ее брат еле заметно кивнул, с сожалением, но одобрительно. Линор повела Эрика вверх по ступеням и дальше, в прохладный полумрак дома. Мать, безмолвная, как всегда, последовала за ними.

Виллем и Жуглет проводили их взглядами. Виллем передал сокола груму, сам не зная, что испытывает по поводу отмены прогулки: сожаление или облегчение.

— Вот это, — он махнул в направлении удаляющегося Эрика, — и объясняет, почему меня страшит мысль отдать сестру человеку только по причине случайно свалившегося на него богатства.

— А мне кажется, тебя просто пугает перспектива лишиться ее общества, — ответил Жуглет.

— Ну, и это тоже.

Виллем пожал плечами и искоса посмотрел на друга, который крутил в руке привядший от жары венок Линор.

— Я не слепой, Жуглет. Я знаю, почему ты так долго задержался у нас на этот раз.

Жуглет одарил его странной, меланхолической улыбкой.

— Друг мой, ты не знаешь и половины.

19 июня

Две недели спустя в серебристом альпийском тумане, заглушающем даже пение птиц, Маркус энергично руководил сворачиванием летнего лагеря. Внезапно во влажном воздухе разнесся негромкий звук трубы и в воротах, которые, собственно, и воротами-то не были, появился всадник.

Император услышал стук копыт и голоса, с учтивой фамильярностью перекликающиеся в большом внутреннем дворе, но не обратил на них внимания. Это был его последний, свободный от ноши государственного служения час, и он не желал, чтобы ему мешали. Он продолжал сидеть в своем скрипучем кожаном походном кресле под елью в не огороженной стеной части двора и жевал весеннюю грушу. Перебирая вплетенные в бороду золотые нити, Конрад в последний раз делал вид, что не нуждается в телохранителях.

Продажные женщины снова облачились в типичные для них одеяния, скроенные таким образом, чтобы демонстрировать не столько наряды, сколько прикрываемую ими плоть. Как только иллюзия, связанная с их преображением, растаяла, все перестали обращать на них внимание. Мужчины собрались на дальнем конце двора, развлекаясь тем, чем обычно забавляют себя придворные. Одни соревновались, кто дальше плюнет, другие негромко обсуждали политику. Все, однако, выглядели заметно спокойнее, чем две недели назад. В постоянном сражении за верность вассалов между Римским Папой и императором Конрад после каждого такого летнего лагеря добивался временного преимущества.

Придворные прекратили свои занятия, чтобы обменяться приветствиями с небольшой группой мокрых от тумана, запыхавшихся всадников. Император, однако, продолжал сидеть спиной ко всем, вслушиваясь в прекрасную мелодию, долетавшую на крыльях ветра из-за пределов двора. Маркус рано утром отпустил всех музыкантов, но один, видимо, задержался, рассчитывая на дополнительное вознаграждение.

Узнав прихрамывающую походку сенешаля за спиной, его величество обернулся — и выругался себе под нос, еще больше ссутулившись в кресле. Маркус подводил к нему хорошо одетого человека, отца Имоджин, Альфонса, графа Бургундского, ростом не уступающего своему племяннику Конраду, а худощавым сложением — предполагаемому будущему зятю, Маркусу. Впечатление, правда, несколько портил объемистый живот, которому граф был обязан привычкой слишком долго засиживаться за столом. По мнению Конрада, дядя Альфонс вообще имел обыкновение сверх меры задерживаться везде, где бы ни появлялся.

Маркус прихрамывал из-за раны, полученной в последнем крестовом походе. Боль обострялась, когда он волновался или был раздражен.

Приблизившись к племяннику, граф поклонился ниже, чем требовал этикет.

— Сир… — начал он, но Конрад, обеспокоенный не меньше Маркуса, на которого старался не смотреть, тут же прервал его.

— Дядя! Прибыл, чтобы поскорее вернуть нас обратно к политике? Характерно для тебя. Как ты? Как твоя прекрасная дочь?

— С Имоджин все замечательно, ваше величество. — Альфонс еще раз поклонился и снова попытался перевести разговор в интересующее его русло. — Я здесь, сир, чтобы поговорить, но не о политике, а о матримониальных делах…

— Ты привез с собой дочь? — настойчиво спросил Конрад.

Маркус замер. Губы Альфонса непроизвольно искривились.

— Вряд ли это подходящее место для моей дочери, сир. Имоджин отправилась с визитом к настоятельнице монастыря в Мюльхаузене.

— Она и сейчас там? — спросил Конрад, и по его тону Маркус понял, что вопрос предназначен для него. — Я очень тепло отношусь к этой настоятельнице. Хотелось бы узнать, как она поживает.