Николь Галланд - Месть розы

— Маркус, я же меняю твою судьбу.

— Да, сир.

Маркус принужденно улыбнулся. В годы юности он продал бы душу за то, что ему только что предложили; однако сейчас мог думать лишь о том, что снова теряет Имоджин. И, хуже того, тот, кто ее получит, может после первой же брачной ночи выставить ее вон. Многие женихи закрыли бы глаза на то, что она не девственница, ради ее богатого приданого, но только не праведный Виллем. Если она достанется ему, он ни за что не простит ее.

Маркус из кожи вон лез, пытаясь выглядеть исполненным благодарности, но Конрад слишком хорошо его знал.

— Не зли меня, Маркус, — сказал он сквозь стиснутые зубы. — Возвращайся к себе, поразмышляй о том, как необыкновенно тебе повезло, и не выходи оттуда, пока не осознаешь, в каком ты долгу передо мной.

Выйдя из спальни императора на галерею, ведущую к лестнице в зал, Маркус уже не пытался скрыть охватившее его отчаяние. На мгновение он остановился, разрываясь между желанием вернуться, с мольбой пасть к ногам Конрада или броситься куда-нибудь, куда угодно, попытаться сделать хоть что-нибудь… но что? Этого он даже представить себе не мог.

Он ступил на огороженную винтовую лестницу и начал подниматься, но почти сразу же остановился, удивленно приоткрыв рот: на верхней ступеньке стоял кардинал, явно дожидаясь его.

— Мы никогда особенно не любили друг друга, сенешаль, — негромко сказал Павел. — Однако оба понимаем, что на западе выросла трава, которую нужно вырвать с корнем. Поговорим об этом позже?

«Вот до чего дошло, — подумал Маркус, глядя в светло-голубые глаза, так пугающе похожие на глаза его господина. — Неужели я способен действовать заодно с одним из самых мерзких людей, которых когда-либо знал?» И что-то внутри у него умерло, когда он осознал: да, способен.

На закате, к изумлению Эрика, они добрались до Монбельяра.

— А ведь мы поднялись в нагорья! — воскликнул он, когда они остановились у поместья, возвышающегося над городом. — Это дальше, чем мы проскакали за первый день с Виллемом.

Лошади у них совсем вымотались.

Линор выглядела утомленной, но довольной и явно гордилась собой. Она подняла вуаль: вокруг глаз залегли тени усталости, но в остальном она, как обычно, была прелестна.

— Господь благоволит нашим усилиям, — сказала она. — Мы не встретили ни медведя, ни кабана, ни волка, ни дикую кошку, ни разбойников. Фактически это было, скорее, скучно. Я начинаю относиться с подозрением к рассказам о странствующих рыцарях.

Эрик, как знатный сеньор, после наступления вечера имел право потребовать убежища в любом доме. Линор эта перспектива заставляла нервничать, но единственным другим вариантом было снять комнаты в придорожной гостинице, а Эрик опасался выставлять Линор на всеобщее обозрение. Все эти монахи, нищие, торговцы и, хуже того, люди его происхождения, молодые рыцари, странствующие по стране в поисках турнира, где можно победить, или богатой наследницы, которую можно похитить… Они с Линор решили, что на всем пути она будет маскироваться, чтобы кто-нибудь из придворных случайно не узнал ее и прежде времени не сообщил Конраду об их приближении. Она снова опустила вуаль, низко наклонила голову, и Эрик повел ее к воротам поместья.

Этим вечером туман спрятал замок от города. Виллем поужинал один, отослав пажей, которые предложили составить ему компанию. Покончив с едой, он подошел к двери, чтобы кликнуть Мюзетту, чтобы та унесла тарелку. По ступеням поднималась незнакомая женщина.

— Кто ты? — удивленно спросил он.

Она улыбнулась, и эта улыбка прояснила Виллему, каковы намерения красавицы и насколько она уверена в своей способности их осуществить.

— Его величество император попросил меня нанести тебе визит.

Виллем ошеломленно смотрел на женщину. Его отягощенная приличиями совесть тут же начала сравнивать ее с Жуглет. Держалась незнакомка с той же жизнерадостной уверенностью, но на этом сходство заканчивалось: она была ниже ростом, более хорошенькая, определенно более женственная в манере поведения и речи и — что выглядело очень впечатляюще — более округлая и мягкая, везде. Одетая лишь в рубашку без рукавов и красноватый плащ, женщина прошла мимо Виллема в комнату и сбросила плащ на пол.

По-прежнему без единого слова — отчасти потому, что был немного пьян, — Виллем последовал за ней. Она огляделась с таким видом, словно покупала комнату и решала, какие изменения следует тут сделать.

— Ты ведь был героем недавнего турнира? — спросила она оценивающим тоном, в котором тем не менее сквозило восхищение. Ее учили так себя вести, но Виллем, не понимая этого, был сражен ее вниманием к себе. — Я смотрела на тебя и надеялась, что когда-нибудь у меня появится шанс.

Незваная гостья пересекла комнату, открыла ставни, огляделась по сторонам и снова закрыла их. Виллем молча смотрел на нее, и ей льстил его немой восторг. Она бросала на него ласковые взгляды, заставляющие его краснеть и отворачиваться. Она подошла к столу, взяла огарок восковой свечи, зажгла его от фонаря, поставила на стол и задула фонарь.

— Вот так, — со спокойным удовлетворением сказала женщина. — Думаю, с этого мы и начнем. Или, может, ты предпочитаешь раздеть меня при ярком свете?

И негромко рассмеялась, видя, что он окончательно утратил дар речи.

Но когда она шепнула, поддразнивая его: «Или мне самой раздеться?» — Виллем, по-прежнему без единого слова, перешел к делу. Ее тело на ощупь было мягким и податливым, пахло от нее розовой водой и корицей. Она была такой, какой Жуглет никогда не бывать, и это очаровывало его, как нечто совершенно новое, неизведанное. По поведению женщины нельзя было понять, какой у нее характер, или интересы, или страсти, или ум. Она предлагала просто женское тело, жаждущее доставить ему удовольствие. Он даже не знал ее имени. Момент, когда он овладел ею, не принес ничего, кроме краткого мига удовлетворения.

Все так несложно — и так захватывающе в своей простоте.

23 июля, ночь

Этим вечером Маркус, охваченный смутным чувством страха, преклонив колени, стоял на молельной скамеечке в своей спальне. Он ждал, что вот-вот послышится стук со стороны коридора, ведущего в зал, и знал, кто придет и зачем. Поэтому, когда стук прозвучал, согнал пажей с их постелей, отослал в прихожую, а сам остался в той же позе, дожидаясь кардинала.

Павел, когда его разбирало, не мог оставаться в покое. С самого момента своего появления у Маркуса он безостановочно двигался — не потому, что нервничал или был охвачен тревогой, а по причине распирающей его энергии.