Коре Холт - Тризна по женщине

Я смутно чувствовал, что когда-то уже был здесь. Я шел по тропе через бескрайние болота, тянущиеся к северу от фьорда. Высокие стебли травы с метелками на концах хлестали меня по лицу. Стояло раннее летнее утро. Птенец ласточки, еще не овладевший искусством полета, опустился слишком низко и упал, сломал крыло о стебель. Он лежал у моих ног и пронзительно пищал. Я наступил на него босой ногой, и меня замутило. Он погрузился в жидкую грязь, но моя ступня еще ощущала его трепет. Я убрал ногу, голова птенца торчала над водой, испуганные глаза с ненавистью смотрели на меня. Выхода не было — пришлось добить его, чтобы он перестал мучиться. Птицы гомонили уже вовсю. Между землей и небом плыла серая дымка, скоро солнце рассеет ее и станет жарко.

У меня за спиной у подножия горы притулилось несколько домов с амбарами для товаров, во фьорде стояли два торговых корабля. Старик, с которым я нынче ночью делил постель, поглядел на меня водянистыми глазами и сказал:

— Когда-нибудь здесь будут танцевать девушки.

И он тоже мечтал о женщинах в белых одеждах, о городах и мужчинах с кружками в руках. Когда я уходил, он еще спал. С глубоким почтением я поклонился ему — мудрецу, глаза которого затуманила тень смерти: дышал он с трудом.

На пологие лесистые склоны Слагена уже пришло утро. Теперь я иду вдоль реки. Она течет извиваясь и так узка, что мне ничего не стоит перепрыгнуть через нее. Я уже знаю, что в реку завели корабль. Осадка у него неглубокая. Над деревьями виднеется грозная и прекрасная голова дракона. У меня над головой в белесом небе кружатся две ласточки. Они понесли утрату и, конечно, считают меня убийцей. А я сам ищу человека, который бы не убивал, рассказы о людских злодеяниях преследуют меня и не дают спать по ночам.

Я ухожу от реки и поднимаюсь по дороге, которая ведет к капищу, оно стоит среди деревьев на вершине холма. Одну стену капища недавно перебрали: среди почерневших бревен белеют совсем свежие. Я наклоняюсь над жертвенным камнем, что стоит на лужайке, и нюхаю его. На камне темнеют пятна — это кровь, но дожди и ветры смыли и унесли всякий запах. Трогаю дверь, она заперта. На ней искусно выкованный замок. Здешние места славятся своими кузнецами. Пальцы с удовольствием касаются железа.

Людей не видно.

Страж, наверно, спит с перепою, хотя денно нощно должен охранять богов и не подпускать к капищу никого на расстояние десяти полетов стрелы. Болота внизу еще затянуты туманом. Я вижу коров, они лежат и мерно жуют свою жвачку, их далекое мычание слышится так слабо, что почти сливается с моим не совсем ровным от страха дыханием.

Я медленно спускаюсь по тропинке от капища.

В таком месте неприятно быть одному, мне не хватает сотоварища, который развеял бы мой страх и чье сердце тоже билось бы не совсем ровно. Мы могли бы для храбрости перекинуться словом, пошутить о крови и божествах, посмеяться над покойниками, которые спят в своих курганах, овеваемых ветром, так крепко, как нам еще не доводилось. Я озираюсь по сторонам. Но слышу только крики ласточек.

Раскрывается солнечное око, и мне становится виден Бальдрсберг, а вскоре и Бе. Но людей нет. На севере, где лежит Борре, туман еще не поредел. Я удаляюсь от капища.

И тогда из утреннего тумана и предрассветных сумерек передо мной возникает Усеберг. Я считаю дома, их двадцать. А может, и больше, наверняка я какие-нибудь пропустил, те, что поменьше. Перед домами огромный луг. Так вот он каков, Усеберг! Еще больше, еще величественнее, чем я ожидал. Все кругом только и говорят что об Усеберге. Молва о нем идет далеко, ему завидуют. Наконец-то и я вижу его.

Одновременно мне виден и корабль, стоящий на реке. Изящная голова дракона выглядывает из-за деревьев.

Я медленно подхожу к усадьбе. Ни души, ни звука. В этой тишине даже мое дыхание кажется мне громким. Неожиданно у меня за спиной появляется человек.

Он одних лет со мной или немного моложе, ловкий и настороженный. Но глаза его смотрят приветливо. Умело подстриженная борода говорит о хорошем вкусе и о внимании к собственной внешности. Вокруг рта гладко выбрито. Молодые яркие губы придают лицу чувственное выражение. Недлинные вьющиеся волосы. Широкие плечи, ворот рубахи не зашнурован. На нем короткая юбка из мягкой кожи. Я знаю, что такие носят в Ирландии. Он бос, и на поясе у него висит нож.

— Ты факельщик? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает он, — и факельщик тоже. Только я не зажигаю факела, когда обхожу усадьбу. Зимой огонь может увидеть недруг, а летом — зачем мне факел? Я уже толковал ей об этом. Но она отвечает, что в Борре и в Гейрстадире [1]всегда зажигают факелы. Но ты ведь умней, чем они, говорю я. Она глядит на меня и повторяет, чтобы я все-таки зажигал факел: люди так любят сплетничать. А я не зажигаю. Сон у нее крепкий, и она ничего не знает.

Мы идем через луг, я впереди, он сзади, я чувствую себя с ним на диво спокойно, хотя у него на поясе висит нож. Он говорит, что в усадьбе заперта лишь одна дверь.

— Ее дверь, а так можно ходить где угодно. У нас всюду есть лазутчики, и мы знаем, что сейчас на нас никто не собирается нападать. Скоро из похода вернется ее сын, викинг.

— Разве люди еще не встали? — удивляюсь я.

— Это только сегодня, — отвечает он. — Хочешь, давай обойдем усадьбу, и я покажу тебе всех, кого полезно узнать.

Я благодарю его. Мы стоим на лугу. Я знаю, он — мой друг, пока считает меня своим другом. И знаю также: если потребуется, он, не задумываясь, убьет человека. Хотя потом всю жизнь будет в этом раскаиваться.

Впереди меня он идет к конюшне.

Отступать поздно, я должен следовать за ним. У меня такое чувство, будто от его затылка к моей шее протянут шнурок.

— Меня зовут Хеминг, — говорит он, обернувшись, и улыбается.

И я благодарен ему за то, что он мне доверяет.

Я пришел сюда безоружным.

Хеминг шел по лугу, впереди меня, ступая так мягко, что я не слышал его шагов. Он толкнул дверь конюшни. Взвизгнули петли, и мы переступили порог. Конюшня была пуста. В летнее время лошади ночуют на пастбище. Но в одном стойле спал человек. Губы у него были срезаны так, что виднелись и нижние и верхние зубы.

Он был безобразен. Спутанные пряди волос падали ему на лицо и закрывали уши. Глаза были закрыты. Обнаженные плечи, кожаная юбка, тяжелое дыхание.

— Это Лодин, колдун, — тихо сказал Хеминг. — Чувствуешь, как пахнет у него изо рта?

Я наклонился и понюхал. От крепких обнаженных зубов исходило зловоние.

— Это он сам срезал себе губы, — сказал Хеминг. — А потом съел их, чтобы не потерять ни капли своей силы. Мне теперь всегда не по себе в его присутствии.

Говорят, что Один одаряет своей мудростью лишь того, кто принесет ему в жертву свои губы. Но тогда непонятно, зачем Лодин их проглотил. Или он отрезал их только затем, чтобы внушить всем нам страх и таким образом получить над нами власть? Умеет он колдовать или не умеет? По-моему, этого никто толком не знает. Даже он сам.