Евгения Яхнина - Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

Опять на мгновение, только на мгновение, в глазах Фирмена проскользнула искра сознания, промелькнула и угасла…

А в это время другая группа победителей освободила ещё двух заключённых, запертых в башне Бертодье́р.

Напуганные сторожа, боясь народного гнева, сами отдали ключи от остальных темниц.

Заключённых, или, вернее, тех, кто были ещё живы, оказалось гораздо меньше, чем предполагали. Трое из них, так же как и Фирмен, были безумны. Их всех отправили в больницы. Но сколько людей нашли смерть в проклятых стенах этой крепости?! Об этом свидетельствовали кости и черепа, найденные в подземельях. Кому они принадлежали — удастся ли когда узнать! Победители собирались уже расходиться, как вдруг кто-то громко произнёс:

— Меня зовут Манюэ́ль. Я сам был узником Бастилии. И я один из немногих счастливцев, кто наперекор судьбе вышел отсюда живым и в полном рассудке. Меня освободили совсем недавно. Я горжусь честью, какая выпала мне на долю: вместе с вами я штурмовал сейчас ненавистную Бастилию… Я хорошо знаю все переходы и закоулки крепости. Там, наверху, есть ещё казематы. Вперёд, друзья, за мной!

Толпа кинулась за Манюэлем, высоким мужчиной с изборождённым морщинами лицом. А он привёл своих спутников во второй этаж.

— Ломайте дверь! Здесь! Здесь! — в каком-то странном волнении кричал он и тут же пояснил: — В долгие часы моего заключения, которому я не предвидел конца, я начертал на спинке стула с задней стороны проклятья Бастилии. Я писал их без всякой надежды на то, что они исполнятся, но вы осуществили сегодня мои пожелания. А сейчас здесь, наверное, томится какой-нибудь другой горемыка. Освободим же его!

Когда победители вместе с Манюэлем дружно выломали двери, они увидели, что камера пуста.

— Никого нет! — с некоторым разочарованием в голосе произнёс Манюэль.

Затем он бросился к стулу, схватил его и повернул спинкой.

— Смотрите! Слушайте! — И он стал читать вслух нацарапанную ножом, выцветшую, плохо сохранившуюся надпись: — «Бастилия! Здесь заковывают в цепи ум, помыслы, желания, волю… Здесь люди обречены умирать заживо. Так пусть же народ разрушит твои темницы! И если одного Парижа будет мало, чтобы раздавить твою надменную твердыню, пусть восстанет вся Франция! Пусть на тебя опрокинутся твои стены и ад разверзнется под тобой! О, если бы я мог увидеть твои пушки, обращённые в пепел и прах, встретить последний вздох твоего последнего коменданта, о, тогда я был бы готов умереть от счастья!»

Все спешили обнять Манюэля, пожать ему руки.

— Смерть коменданту! — таков был единодушный клич народа.

Люди, овладевшие Бастилией, ещё не знали о его смерти, но их слова были приговором не только де Лоне. В них звучала угроза всем тем, по чьей воле была воздвигнута Бастилия и другие столь же страшные тюрьмы.

Между тем народ не расходился с площади Бастилии, требуя её немедленного разрушения.

— Да, да, прочь эти толстые стены, эти башни, эти страшные казематы! Мы взяли Бастилию, но этого мало! Сроем её до основания. И пусть почва, на которой она стояла, будет очищена другим памятником, воздвигнутым в честь народной победы и торжества свободы. Национальное собрание обсуждает сейчас законы, говорит и действует в Версале. Разрушенная Бастилия тоже заговорит, и её голос услышат во всём мире!

Эти слова произнёс Дантон, один из любимейших ораторов Пале-Рояля. Тотчас его окружили со всех сторон.

— Однако, друзья, мы сделаем это ещё не сегодня, — продолжал он. — О разрушении Бастилии будет издан специальный декрет.

Несмотря на слова Дантона, к которому все прислушивались с уважением, народ ещё долго теснился на площади, где покорённая Бастилия ещё не была снесена с лица земли. В эту достопамятную ночь никто в Париже не сомкнул глаз. В Ратуше тоже не спали. Под радостные клики в зал Ратуши народ внёс на руках гвардейца Эли, который стал сегодня героем дня и сейчас был увенчан лавровым венком. О его мужественном поведении говорили все. Напрасно старался Эли отклонить от себя почести, тщетно утверждал, что он действовал, как и все, повинуясь желанию видеть Францию счастливой, а Париж — освобождённым от призрака Бастилии. Толпа силой поставила его на стол, чтобы все могли его видеть. Всклокоченные волосы, разгорячённое лицо, разорванное платье, ружьё в правой руке, промокшая от крови повязка на плече — всё придавало ему воинственный вид.

В левой руке Эли держал связку ключей от Бастилии. Вместе с другим трофеем — сбитым с башен Бастилии знаменем — их торжественно вручили выборщикам. Поднесли им и взятый у коменданта устав Бастилии, а затем сложили к ногам избранников народа серебро, посуду, золотые часы с бриллиантами, принадлежавшие коменданту. Один из тюремщиков, следовавший за толпой, принёс деньги — пять тысяч ливров, отданные ему утром на сохранение комендантом. Никто и не помыслил дотронуться до личных вещей коменданта — весь зал был заставлен драгоценными предметами: свидетельством бескорыстия победителей.

Так закончился в Париже день 14 июля 1789 года, вошедший в историю.

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь.

Король имел все основания быть недовольным днём 14 июля. Его охота в этот день была столь неудачна, что в сердцах он записал в своём охотничьем журнале против этой даты: «Ничего!»

Когда же новость: «Бастилия взята!» — дошла до его слуха, он воскликнул:

— Да это бунт!

— Нет, государь, — ответил докладывавший ему герцог де Лианкур, — это не бунт, а революция!

Нога у Жака распухла, и опухоль на месте ушиба росла с каждым часом. Вызванный Франсуазой врач сделал ему перевязку, положил какую-то мазь, и Жаку стало легче.

Когда Жак вернулся домой после взятия Бастилии, сёстры встретили его как героя. И даже тётя Франсуаза смекнула, что в наступившие непонятные времена иметь дома «своего» покорителя Бастилии не так уж плохо. Положа руку на сердце, она не могла бы сказать, на чьей она стороне и согласна ли с тем, что убили де Лоне — коменданта, которого на эту должность поставил сам король. В то же время, как и почти все жители их квартала, она была рада, что перед её глазами не будет больше стоять грозным призраком крепость.

Сёстры почти не оставляли Жака, которому доктор рекомендовал посидеть дня два-три дома с вытянутой ногой. Девушки были полны сочувствия к пострадавшему и наперебой засыпа́ли его расспросами. Как всё произошло, как убили де Лоне, как Жак получил ранение, неужели он и в самом деле вместе с Шарлем участвовал в разрушении крепости? Всё хотелось им узнать. И Жак, который был скуп на слова, когда дело касалось его собственного поведения во время штурма, не жалел красок, когда описывал мужество Шарля и его стойкость.