Понсон дю Террайль - Тайны Парижа. Том 2

— Выслушайте сначала его, милостивый государь, выслушайте, а затем входите!

— Хорошо! — согласился молодой человек, ровно ничего не понимавший. — Я вас слушаю.

Жермен продолжал:

— Знаете ли вы, кто этот человек, с которым вы должны были драться.

— Нет, — ответил Арман.

— Это капитан Гектор Лемблен. Муж госпожи Марты де Шатенэ, по первому браку жены генерала барона де Рювиньи, которому принадлежал этот самый замок.

— Какое мне до этого дело?

— О, подождите!..

Жермен помолчал с минуту. Затем продолжал:

— Сударь, я был камердинером капитана и поступил к нему на службу два года назад. Капитан любил свою жену безгранично, а жена прямо-таки обожала его. Они жили душа в душу, а так как госпожа Лемблен наследовала состояние своего первого мужа, который был страшно богат, то вам будет понятно, каким образом у него оказалось теперь двести тысяч ливров годового дохода.

— Дальше? — проговорил Арман с плохо сдерживаемым нетерпением.

— Месяцев пятнадцать тому назад капитан слетел однажды с лошади, раскроил себе лоб, и его принесли в замок окровавленного и бесчувственного. Ночью у него открылся бред. Госпожа де Рювиньи ухаживала за ним. Когда я вошел утром в комнату, барыня была совершенно расстроена. Должно быть, какая-нибудь ужасная тайна вырвалась у капитана во время бреда…

Жермен остановился, заметив, что сын полковника с любопытством следит за его рассказом. А в соседней комнате Дама в черной перчатке смотрела инквизиторским взглядом на капитана, зубы у которого стучали от страха; ужасные физические страдания, казалось, заглушались нравственными мучениями, еще более ужасными. Жермен продолжал:

— С этого самого дня на барыню, до тех пор счастливейшую из женщин, напала безысходная тоска. Тщетно капитан, который быстро поправился, расспрашивал ее о причине ее грусти, тщетно осыпал ее ласками: она отказывалась от его ухаживаний и хранила зловещее молчание.

Месяца два спустя капитан уехал на неделю в Париж. В его отсутствие барыня перерыла все ящики его письменного стола, который он всегда тщательно запирал; она приказала мне взломать замки. В столе хранились бумаги.

Барин вернулся как раз в этот вечер. Барыня рано легла в постель, сказавшись больной. Капитан вошел в ее комнату и в ужасе отшатнулся, до такой степени она была бледна и измождена. Я стоял позади него, но она повелительным жестом приказала мне выйти и сказала мужу:

«Я должна переговорить с вами, капитан…»

— Черт возьми! — простодушно продолжал Жермен. — Лакеи всегда любопытны; я проскользнул в уборную, откуда мог все слышать и видеть. Вот что произошло. Госпожа Лемблен бросила на своего супруга уничтожающий взгляд и сказала:

«Капитан, я удивляюсь, как вы могли спать хоть одну ночь спокойно в этом замке… Замок принадлежал моему покойному мужу, генералу, которого вы заставили убить пять лет назад в Марселе, чтобы иметь возможность жениться на мне и наследовать, таким образом, его состояние».

Капитан вскрикнул.

«О, — возразила она, — не отрицайте этого! Уже два месяца назад, после вашего падения с лошади, в бреду, вы проговорились о вашем преступлении, но я все еще колебалась и не верила. Теперь у меня есть доказательства. Вот они… »

И она бросила к ногам капитана связку писем, взглянув на которые, капитан побледнел. Он бросился на колени, умоляя о прощении, но она с отвращением оттолкнула его и сказала:

«Капитан, завтра я ухожу в монастырь, чтобы не видеть вас больше. Вы должны понять, что я не могу жить с убийцей. Свадебным контрактом я передала вам все свое состояние, но я не могу допустить теперь, чтобы вы воспользовались им. Состояние мое должно быть роздано бедным… »

Капитан, растерявшись, слушал ее.

«Выбирайте любое, — продолжала она, — или напишите немедленно формальный отказ от прав, предоставленных вам брачным контрактом, и уезжайте завтра же из этого дома с тем, чтобы не возвращаться в него больше, или я донесу королевскому прокурору об убийстве».

Капитан вздрогнул, взял перо, на которое повелительным движением ему указывала госпожа, и написал отказ.

Затем он в бессильном отчаянии вышел из комнаты и вернулся в замок только поздно ночью.

Жермен остановился еще раз. Дама в черной перчатке все еще не сводила с капитана своего горевшего местью взора; агония его была ужасна, так как он сохранял ясность ума и до последнего слова слышал весь рассказ своего соучастника.

Дама в черной перчатке спросила его шепотом:

— Это все правда, капитан?

Гектор Лемблен в бешенстве кусал подушку, на которой покоилась его голова.

Жермен продолжал:

— На следующее утро мы вдруг услышали, что капитан горько и отчаянно рыдает. Он объявил нам, что госпожа внезапно скончалась… Однако, — прибавил Жермен, — дело в том, что он сам задушил ее. Несчастная женщина защищалась целых два часа, борясь с энергией отчаяния, цепляясь за кровать, занавеси и кусая руки, которые ее душили… Но он поборол ее; таким образом капитан получил возможность уничтожить свое отречение, написанное несколько часов назад. Так вот, — заключил Жермен, обращаясь к молодому человеку, — с кем вы хотели драться.

— О, ужас! — прошептал Арман.

Как только Жермен окончил рассказ мрачной драмы, Дама в черной перчатке наклонилась к капитану, бледному, дрожащему от стыда и невыразимо страдавшему:

—А теперь, капитан Гектор Лемблен, — сказала она, — настала моя очередь объявить тебе, чья мстительная рука привела тебя к божественному правосудию. Смотри сюда… смотри на меня!..

Он взглянул на нее, и лицо его, на которое легла уже печать близкой смерти, выразило еще больший ужас.

— Капитан Лемблен, — продолжала она, — давно уже все это было мне известно. Все, что произошло здесь: твои страхи, мучения, отчаяния, дерзкие надежды — все до мельчайших подробностей, о которых рассказал твой соучастник, до удара шпаги, бывшего смертельным, все это дело рук моих.

И когда впился в нее налитый кровью взгляд капитана, которым умирающий как бы спрашивал, кто же такая эта женщина, терзающая его с неумолимой злобой, она подняла свою руку в черной перчатке.

— Я сказала вчера, что храню на этой руке, на которой ношу черную перчатку, пятна крови человека, которого одного любила на свете… и эта кровь, — добавила она чуть слышно, — ты был одним из тех, кто пролил ее!

Она наклонилась к капитану еще ближе и продолжала:

— Я вовсе не дочь генерала де Рювиньи, этой дочери никогда не существовало, — я…

Она приникла губами к уху умирающего и прошептала имя, которого никто не мог слышать, даже, может быть, сам капитан. По лицу умирающего пробежала последняя судорога, и глаза его в ужасе остановились на ней…