Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода

Песок здесь напоминал скорее камень. Ступив на сушу впервые за шесть недель, я едва удержался на ногах. Мне казалось, будто все кости ног превратились в жидкость, будто я весь превратился в желе. Земля ходила под ногами гораздо сильнее, чем палуба в открытом море. Я кое-как ковылял, по-прежнему мокрый до нитки, по узким проходам между наполовину возведенными шатрами, наполовину выкопанными выгребными ямами и колодцами и между воинами, без особого усердия готовящимися к битве. Чуть не свалился в один из колодцев, настолько у меня ослабели ноги. Никакого четкого плана у меня пока не было, но я знал, что должен добраться до посланника Папы и остаться как можно ближе к нему, а значит, сначала предстояло раздобыть рекомендации. Так как никаких вверительных грамот у меня не имелось, я решил позаимствовать у Грегора восковую печать маркиза Бонифация Монферрата.

Когда я дошел до сектора германцев, то сразу увидел красно-белый шатер Грегора, но издали он казался мне пустым. Я приблизился к нему с задней стороны, прижал ухо к матерчатой стенке и ничего не услышал. Двигаясь осторожно, бочком, на слабых ногах, завернул за угол, сунул голову внутрь и… пусто. Ричардусы, должно быть, занимались лошадьми. Несколько германских пехотинцев как-то странно посмотрели на меня, но только потому, что я был весь мокрый: половина войска знала меня как мелкую сошку с «Венеры». Я сделал вид, будто мне здесь самое место, и больше никто не обращал на меня внимания — у них были более важные дела.

В шатре стояли три деревянных сундука. Они были не заперты и ждали, когда их распакуют. Я попытался вспомнить, в каком сундуке что хранится. Полтора месяца назад, в свой первый день в качестве пленника Грегора, я мало что соображал, погруженный в собственные беды, и совершенно не видел, что творилось вокруг. Зато теперь я узнал сундук, в котором перевозили алтарь, и второй сундук, побольше, где хранились скатанные тюфяки. А вот и третий — маленький, самый красивый. В него должны были уложить самые важные для Грегора вещи, которые он хотел бы иметь под рукой, например печать Бонифация. Этот третий сундук стоял на алтарном сундуке и уже был открыт. Я поспешил к нему, собираясь перерыть все сверху донизу.

Обыск не понадобился. Сверху лежал деревянный диск с восковым отпечатком. Я схватил его и чуть было не сунул в мокрую рубаху, но тут же передумал и повернулся, собираясь уйти.

На пороге стоял молодой Ричард и пялился на меня, открыв рот. Проклятье!

— Что у тебя с глазами? — спросил он, так как мы не виделись после моей драки с матросами.

— Чур ты меня не видел. Сколько возьмешь за молчание?

Мальчишке польстило, что его пытаются подкупить.

— И как долго мне молчать?

— Пока не знаю, — ответил я. — Думаю, вернусь позже, но даже тогда ты не должен говорить, что видел меня сейчас. Назови цену.

— Да тебе денег не хватит расплатиться со мной! — рассмеялся юнец. — К тому же я все равно связан словом чести и несу ответ перед хозяином Грегором.

— Парень, я говорю тебе правду: я действую в интересах Грегора.

— Ну и как же ты действуешь?

— Этого не могу тебе сказать, — ответил я, увиливая от прямого ответа, потому что сам пока его не знал. — Но верь мне. Я пекусь о душе Грегора. Скажу больше: действую в интересах Святого отца.

Юноша округлил глаза. Он был примерным сыном церкви, пусть даже пока в данном путешествии его больше всего интересовала задница Лилианы. Нужно взять на заметку.

— Да, парень, — продолжал я. — Прошу тебя не испортить дело. Обещаю, наступит время и ты будешь гордиться, что помогал мне. Значит, так: меня здесь не было. Если хватятся какой-то пропажи, то ты ничего об этом не знаешь. Если вдруг кто-то захочет узнать, чьи это мокрые следы остались на полу, скажешь, что нечаянно забрел в грязь и эти следы твои. Если все-таки угодишь в серьезную переделку, тогда можешь меня выдать — не хочу, чтобы ты кончил на дыбе, да и его святейшеству это не понравилось бы. Во всех других случаях держи язык за зубами. Понятно?

Стать частью благочестивого заговора в союзе с Папой оказалось еще более заманчивым, чем просто быть подкупленным. Ричард закивал со страхом и благоговением.

— Не хочешь переодеться в сухое? — Теперь он стремился помочь. — Моя парадная форма должна тебе подойти, ее сшили на вырост.

Через несколько минут я был облачен в сухую белую тунику с семейным гербом Грегора на груди.

Предводитель войска, кумир Грегора и его тесть, маркиз Бонифаций Монферрат до сих пор не присоединился к войску после своего таинственного исчезновения за день до отплытия. Его заместителем был молодой добродетельный граф Балдуин Фландрский. О счастливом браке Балдуина слагали песни: жена ожидала его в Святой земле, он был единственным вельможей, который ни разу не позвал в свою каюту какую-нибудь простолюдинку. Он также отличался от всех графов своей пресловутой набожностью. Нет, право, Балдуин был идеальным вожаком крестоносцев. Но в отсутствие Бонифация, особенно здесь и сейчас, фактическим главой кампании стал венецианский дож. Обо всем этом я узнал из разговоров на «Венере». И сейчас смекнул, что если где и состоится совещание с прибывшим посланником Папы, то не иначе как в шатре Дандоло. Скромному темноволосому человеку в одежде оруженосца не пришлось прибегать к ухищрениям, чтобы примоститься у бокового хода, за спинами собравшихся.

Совещание проходило в тесном кругу: десятка два вельмож, несколько слуг и оруженосцев. Тут же присутствовало духовенство, включая Конрада, епископа Хальберштадтского, вид у которого был несчастный. Чтобы не попасться ему на глаза, я держался в тени, где несколько изумленных саламандр пытались понять, что из себя представляет шатер. Тут же присутствовал некий молодой человек, скорее всего это был Балдуин Фландрский. Рядом с выступавшим восседал Энрико Дандоло, венецианский дож — слепой, старый, разряженный, но все еще сильный и твердый человек. Дандоло еще в первый раз, перед отплытием, вызвал во мне симпатию. Сейчас я стал его тайным противником, но при иных обстоятельствах, думаю, мы бы понравились друг другу.

Во-первых, мне было известно, что он любил хорошую музыку, она стала его единственным утешением после потери зрения. В Венеции музыка доносилась из его дворца почти постоянно, а во время похода более амбициозные музыканты, чем я, соперничали за честь играть на его галере, где (по слухам) он желал слушать нежные мелодии день и ночь.

Когда я вошел, речь держал внушительного вида незнакомец. Спереди на его длинной красной тунике была эмблема в виде перекрещенных ключей. Судя по всему это был Пьетро Капуано, посланник Папы. Выглядел он усталым. Скажу больше, при такой орлиной внешности он выглядел очень… робким.