Роберт Святополк-Мирский - Дворянин великого князя

Олелькович стоял с уже занесенным над головой оружием, а на его побелевшем, как мел, обрюзгшем, пухлом лице выступили крупные капли пота, и по мере приближения зубра он слабеющей рукой медленно опускал рогатину, пока она не коснулась земли и не выпала из его рук от одного этого слабого прикосновения, и тогда Глинский взял стоящую рядом с ним четвертую рогатину.

Сделав несколько твердых уверенных шагов, он зашёл слева от бегущего на них зубра. Зверь уже был перед Олельковичем, от грохота его копыт содрогалась земля, и казалось, он сейчас сомнет и затопчет одетого в яркий кафтан князя, скованного страхом, стоящего неподвижно с беспомощно опущенными руками. Наклонив голову, зубр готовился пригвоздить к дубу это красное раздражающее пятно, к которому он давно стремился, отбрасывая все препятствия на своем пути.

Глинский коротким движением взмахнул рогатиной, она мягко вошла между ребрами и, утонув до середины древка, пронзила насквозь сердце.

Зубр вздрогнул и на какую-то долю секунды застыл, не двигаясь, потом медленно повернул голову, глянул на Глинского глазами, полными невероятного изумления, и, рухнув на передние ноги, свалился на бок.

— Бедный зверь! — прошептал Глинский. — Ты спас мне жизнь, а я убил тебя… И ради кого?

На поляне все пришло в движение.

Со всех сторон вырвались собаки, откуда-то появились загонщики, егеря, псари; все бегали, кричали, трясли Олельковича, суетились вокруг Бельского помогали подняться Ольшанскому.

Глинский повернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

Поздним вечером этого дня темная вода Илути, как в добрые старые времена, отражала ярко освещенные окна охотничьего терема и огни костров на берегу.

Бельский сидел на скамье под осиной, прислушиваясь к веселому шуму и пьяным песням. В тереме пировали князья — на свежем воздухе воины и слуги.

Из темноты выросла чья-то тень.

— Это я, князь.

— Что случилось, Юрок?

— Новости. Во-первых, сообщение из Горваля.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет, пустяк. В окрестных лесах появилась какая-то шайка грабителей. Первые жертвы — речицткий сборщик податей с обозом весенней дани и казначей князя Семена.

— Забавно… — улыбнулся Федор.

— Во-вторых, приехал отец Леонтий и хочет тебя видеть.

— Очень хорошо, я поднимусь к нему.

— Он сказал, что сам тебя найдет, как только переоденется с дороги. В-третьих, Глинский собирается уезжать.

— Это я знаю.

— Но ты не знаешь всего. Олелькович узнал от Ганса, что Глинский прямо отсюда направляется в Гомель. Тотчас после этого разговора пятеро людей Оледьковича сели на коней и выехали за ворота. Только что наша охрана в лесу видела, как эти люди промчались по Стародубской дороге в сторону Гомеля.

Федор насторожился.

— Олелькович разговаривал с Глинским после возвращения с охоты в мое отсутствие?

— Нет. И даже старался держаться от него подальше. Это меня удивило, и потому я внимательно наблюдал за его действиями. Не нужно ли на всякий случай предупредить Глинского?

Федор глубоко задумался.

Неужели Олелькович решился… Нет, не может быть. Это случайное совпадение. Впрочем, этот самолюбивый дурак может не простить унижения. Он в пылу азарта едва не убил Глинского, атот спас ему жизнь. Что же делать? Предупредить? Но, быть может, Олелькович прав! Ведь Глинский все знает — и не с нами! Вот они — первые шаги нового пути…

Да, Федор знал, что придется приносить жертвы, стать жестоким. Наконец, настанет время, когда, возможно, необходимо будет принести кого-то в жертву. Но вот так, сразу же, в первый день?! Федор не предполагал, что Глинский откажется от участия в заговоре. Глинского притесняют, и, казалось, он должен быть недоволен королем, а вот, поди ж ты… Это стало большой неожиданностью. А теперь на душе неспокойно.

Глинский знает тайну. Глинский держит всвоих руках три жизни. Почему три? Гораздобольше. В случае раскрытия заговора погибнут идругие, которые служат, ничего не зная. Дажеесли подозрения Юрка оправданны — это всеголишь выбор: одна жизнь против многих. Но Юрокможет ошибаться. И, в конце концов, я мог ничего и не знать… Мог ведь?

— Нет, Юрок, — медленно произнес он. — Я сам поговорю с Глинским перед его отъездом.

Юрок молча поклонился и ушел.

Он меня осуждает? Но ведь он не знает, что произошло в лесу. Никто не знает Нет, же правильно. Пусть все идет своим чередом. Я ко всему этому не имею никакого отношения. Моя совесть совершенно чиста.

На аллейке, едва освещенной лучами, падавшими из окон терема, появилась круглая низенькая фигурка отца Леонтия.

Федор встал ему навстречу, и старик поцеловал его в лоб.

— Рад видеть тебя во здравии, мой мальчик. Я привез тебе приятную маленькую новость.

— Лучшая новость — твой приезд, отец. Когда ты со мной — моя душа светлеет.

— Я бы и сам с тобой не расставался, если бы не забота о твоих делах. Твоя любящая сестрица Анна кланяется. Она вернула долг. — Сотня золотых — вспомнил Федор и улыбнулся, — Пустяки.

— Отнюдь, отнюдь, сын мой, за такие деньги можно построить хорошую церковь.

— Вот и отлично, отец. Я вношу их тебе на богоугодные дела. Обнови наш храм в Белой, он, кажется, совсем одряхлел.

— А как же королевский указ, запрещающий постройку и починку православных храмов?

— Король далеко, а Бог всегда с нами, отец! Я предпочитаю угодить Господу…

— И он не оставит тебя, мой мальчик, — отец Леонтий перекрестился и вздохнул. — Ну, как прошла охота? — спросил он после некоторого молчания.

— Плохо, отец мой, — проговорил Федор, думая о своем. — Один из охотников отказался от поединка.

— Князь Глинский?

Федор вздрогнул и пристально поглядел на священника.

— Почему ты решил, что именно Глинский?

— Я знаю, что он не любит охоту, — наивно улыбаясь, ответил отец Леонтий. Федор облегченно вздохнул.

— Нет, отец. Глинский проявил себя с лучшей стороны. Это был Михайлушка.

— Никогда бы не подумал! Человек, в жилах которого течет такая кровь…

— Увы, отец, передавая потомкам свою кровь, великие люди не всегда передают им свои добродетели.

Во дворе возникло какое-то движение. Конюхи повели лошадей.

— Глинский уезжает, — сказал Федор. — Подожди меня здесь, я попрощаюсь сними вернусь.

Михаил и Ганс были уже верхом. Глинский, поставив ногу в стремя, ждал приближающегося Федора.

— Прости, князь, что все вышло так… нескладно, — сказал Федор.

— Ничего, князь. Господь даст, увидимся в лучшие времена.

Он кивнул и сел на коня. Федор прикусил губу. Нет, будь как будет!

— Берегись в пути! — сказал он только.

— Бог сбережет! — ответил Глинский и двинул коня к воротам.

Федору показалось, что Ганс и Михаил поклонились ему холодно. Он рассердился на себя за мнительность и вернулся к скамье. Отец Леонтий хотел ему что-то сказать, но тут из терема, пошатываясь, вышел Олелькович и нетвердой походкой двинулся по аллейке. После яркого света он шел, как слепой, протянув перед собой руки.