Виктор Егоров - Конец – молчание

Когда Кесслер оказался наконец за своим столом, ему попалась на глаза какая-то папка, и он в сердцах отшвырнул ее: «Вот и конец… Нет царя. Нет правительства, пусть даже Временного. Нет, следовательно, и Генштаба. О каких же делах, о какой работе может идти речь?! И причем здесь «достоинство русского офицера»? Все летит в тартарары. Бедная Оленька… Она так хотела вернуться в Россию! И его уже почти уговорила. Продала последние украшения, чтобы были деньги на дорогу… Даже обручальное кольцо не пожалела! Оставила только материнский подарок: простенькие бирюзовые сережки, которые прачка-поденщица вдела шестнадцатилетней дочери в день окончания гимназии и на которые долго, тайком, откладывала копейки. А теперь ехать некуда!»

Вечером Максим Фридрихович долго бродил по улицам – все оттягивал трудный разговор с женой. Но после захода солнца, когда резко стемнело, пришлось-таки свернуть в небольшой тупичок и подняться на второй этаж типичного – без электричества и водопровода – тегеранского дома, с несколькими чинарами во дворе, круглым бассейном и айванами, где жили Кесслеры.

Ольга еще в добрые времена постаралась создать в их небольшой квартирке европейскую обстановку: спали не на полу, как почти все в этой стране, а на кроватях; ели не на ковре, а за привычным столом; согревались не «курси», примитивной жаровней с углем, а керосиновым калорифером, который перетаскивали то в комнату Павлика, то в комнату родителей, служившую гостиной и столовой, – резкоконтинентальный климат давал себя знать.

Но восток и у Кесслеров все-таки ощущался! Белье, книги, посуда – все хранилось в открытых стенных нишах. На холодном цементном полу лежали паласы – грубые ковры, в которых шерсти было столько же, сколько и бумаги. Кругом стеклянные подсвечники, любимое в Иране украшение. Чай пили из стаканчиков, армудов, похожих на медицинские банки, только чуть больше: в них, если правильно заваривать, чай долго сохранял тонкий аромат…

А уж вкуснейшие персидские блюда не сходили со стола! Ольга хорошо освоила местную кухню и каждый день, пока жалованье приходило регулярно, старалась чем-то побаловать мужа: то особой приправой к челову, кушанью из риса, то каким-то новым шербетом… А как она вкусно делала пахлаву – слоеный пирог с молотыми орехами, перемешанными с медом и сахаром! Павлика, бывало, за уши не оттащишь.

Сейчас кулинарные способности Ольги пропадают зря. Впрочем, они еще не голодают! Максим Фридрихович знал, как питаются здешние бедняки. Хлеб да вода. Иногда – немного овечьего сыра… Летом, когда особенно дешевы фрукты, гроздь винограда… Горячее блюдо для них – целое событие! Недаром существует поговорка: «Сюртук, который одевают, когда едят плов».

– Ты что так поздно? – Ольга сидела за столом, в круге света, падавшего от замысловатой стеклянной лампы, и вязала. – Мы с Павлушей ждали, ждали, да и поужинали… Он уже спит. Сейчас я тебя накормлю.

Она встала, накинула нa плюшевую скатерть большую белую салфетку, вынула из ниши посуду, что-то съестное…

– Не хочется, Ольгуня! – Максим Фридрихович в последнее время старался как можно меньше есть дома, чтобы жене и сыну достался лишний кусок. Но Ольга прекрасно разгадывала эти нехитрые маневры:

– Сейчас у тебя появится аппетит! На-ка, выпей сначала… – Она протянула мужу чашку с дугом: смесью кислого молока и воды. – Надо есть. Обязательно! А то уже еле ноги таскаешь. Как переезжать-то будем?

Максим Фридрихович медленно пил освежающий напиток и мучительно подыскивал слова, которые бы не так сильно ранили Ольгу, как это случилось сегодня с ним самим, когда Величко, без всяких церемоний, огорошил его: «Власть в Петрограде захватили большевики!» Но сколько он ни мучился, ничего так и не придумал. И когда Ольга вновь упомянула об отъезде, сказал, уставившись в пустую чашку из-под дуга:

– С отъездом, Ольгуня, ничего не получится…

– Генштаб не разрешил?

– Хуже. В Петрограде – революция.

Ольга замерла с тарелкой в руке. Потом, довольно быстро придя в себя, что всегда было свойственно ей, спросила!

– Власть у большевиков?

– Да.

– Ну что ж… Это – не худший вариант!

– Мне не ясно, что ты имеешь в виду… – Кесслер изумленно смотрел на жену. Ольга улыбнулась, увидев его взгляд.

– А что тут неясного? Наконец-то страной будет управлять сам народ. Трудовой народ! Ты разве забыл, что я – дочь сторожа? А мама всю жизнь обстирывала чужих людей, чтобы я могла учиться? Ты-то, очевидно, забыл… Но вот твои родители всегда об этом помнили. Да и я тоже…

– Но, Оля…

– Не надо, Максим! Я – старикам не судья. Но нужно же смотреть правде в глаза! С их точки зрения, я тебе – не пара. Ты явно не оправдал их надежд. И если бы не ребенок… Ладно, что ворошить старое? Сейчас надо о новом думать. О нашей новой жизни.

– Оля, опомнись! Что ты говоришь?

– Ничего особенного, друг мой! А пока надо поесть.

Она буквально насильно усадила мужа за стол, где красовался румяный чурек, испеченный в тандыре, а рядом – каймак, снятые с топленого молока сливки, немного брынзы и зелени, без которой здесь не обходилась ни одна трапеза. Тут же стояла охлажденная льдом «шахская» вода, которую каждое утро привозил в хурджинах водовоз и которая, как остальные продукты, стоила денег.

– Ничего особенного! – снова повторила Ольга, убеждая, наверное, в какой-то мере и себя. – Поедем, станем, как все, работать… Что ж тут страшного?

– Но я – царский офицер! Разведчик!

– Если ты не будешь вредить новой власти, никто нас не тронет.

Максим Фридрихович с удивлением смотрел на жену, словно впервые ее видел: она говорила так, будто это ее революция, будто она сама – большевичка… Не первый год они вместе, но Кесслер только сейчас по-настоящему разглядел эту женщину со скуластеньким лицом и яркими глазами. А она, сходив к сыну поправить то и дело сползавшее с него одеяло, остановившись в проеме двери, вдруг спросила:

– Когда все это произошло?

– Двадцать пятого октября. – Максим Фридрихович сразу понял, о чем она.

– Это – по российскому календарю… А если по общепризнанному – седьмого ноября? Очень хорошо!

– Почему же?

– Да потому, что цифра семь – магическая, как здесь считают.

– Ты стала верить в такую чепуху?

– Нет. Но все же – приятно… А верю я в то, что жизнь у нас наконец-то наладится. Лишь бы выбраться отсюда! Да и Павлику этот климат не на пользу.

Ольга уснула довольно быстро, а он так и пролежал до утра в раздумьях. Семь, наверное, действительно счастливая цифра! Ольга, видно, забыла, что именно семь лет они женаты, – иначе сказала бы. И Кесслер ни разу не пожалел, что сделал такой шаг всему наперекор. Это-то она хорошо знала. А теперь вот сама толкает его на верную гибель! Здесь нелегко, но что ждет их там?