Федор Гайворонский - Последний тамплиер

— Так ты нашел, что это такое? — прошептал ле Брей. Его глаза вспыхнули странным огнем. Нет, нет, нет! Не может быть, Робер, что ты был все время рядом со мной только из за моей тайны! Ведь я же любил тебя, как отца…

Он захрипел и медленно осел в гнилую хвою, обливая легкую кольчугу алой кровью, хлеставшей из рассеченной шеи.

— Жак… — успел сказать он, умирая, — сын мой …

Я вытер лезвие кинжала, подаренного мне давным-давно им самим, о полу его плаща, на котором виднелись следы нитей от некогда нашитого креста — орудия пытки Спасителя.

Я вернулся к кургану, сел на коня и вонзив в лошадиные ребра шпоры, ускакал прочь. Сержанты не пустились следом за мной. Наверное, на то у них были свои причины.

Я направился в ла Мот. В Шюре все напоминало бы мне о Гвинделине и ее ужасной смерти.

В Порто я спешился и приказал подать свежего коня. В Шато я тоже сменил лошадь и к ночи уже топтался у ворот замка ла Мот.

— Эй, — крикнул я страже, — открывайте ворота!

— Кто ты, и чего хочешь? — отвечали со стены.

— Я — граф ла Мот! Я хочу видеть свою жену.

Заскрипели лебедки. Мост с грохотом лег через ров. С лязгом поднялась решетка. Я въезжал в замок, подобно страшному призраку — в грязи и копоти, с растрепанными волосами, нестриженой бородой, и горящими жаждой отмщения глазами. Пока я спешивался и отдавал слуге строптивого коня, который никак не хотел даваться в его руки, во двор спустилась Жанна. Кутаясь в плед, она выжидающе смотрела на меня. Я видел, как блестят в свете факела ее глаза. Откуда-то сбоку прибежал раздетый до пояса, Гамрот. Он хромал, на его открытой груди розовели свежие рубцы. Я заключил его в объятья. Он заплакал, словно ребенок. Моего плеча коснулась чья-то рука. То была Жанна. В другой раз я бы отверг подобный ее жест, но сегодня, став еще более одиноким, чем прежде, потеряв в один день любимую и наставника, я забыл всё. Внезапно меня охватила слабость.

— Отведите меня… Хочу спать… — вымолвил я, еле удерживаясь на ногах.

Когда я открыл глаза, мне улыбалось ясное, весеннее, доброе утро. Такое же ясное, как взгляд Гвинделины… Утро сразу стало пустым, словно половина света превратилась во тьму. Ее нет и никогда уже больше не будет. Она не положит свою головку мне на грудь, не прижмется всем телом во сне, испугавшись страшного видения, ее волосы не будут щекотать мне щеки. Ее голосок не будет звенеть ранним утром во дворе Шюре, споря с кухаркой. Она не тронет маленькой ладошкой кудри Филиппа, не расскажет ему на ночь сказку, ее платья не будут лежать по утрам на стульях в нашей комнате, а ворчливая матушка Жюстина не поставит на стол ее тарелку.

Одевшись, сполоснув вином рот, я покинул покой.

Близился полдень. Солнце стояло в зените. В коридоре мне попался мальчишка-слуга, тащивший корзину с бельем.

— Эй, сударик, где госпожа?

— Она в саду, учит месье Филиппа грамоте. Я могу идти?

— Ступай.

Жанна сидела в легком кресле с овчинной подушкой и мелом чертила на черной доске буквы. Филипп, опрятно, по погоде одетый, сидел подле, в таком же кресле, и читал по слогам. Услышав мои шаги, он обернулся, обрадовался, вскочил, и побежал навстречу.

— Отец! — обнял он меня, — как я соскучился по тебе, а где матушка?

Проглотив боль, я ответил:

— Она не сможет сейчас приехать.

— Она все еще болеет?

— Да… — неуверенно сказал я.

Навстречу поднялась Жанна.

— Здравствуй, — молвила она.

— Здравствуй.

— Что ты будешь делать?

— Несколько дней пробуду в замке, потом поеду в Шюре. Надо…надо побывать там.

— Филипп! — позвала мальчика Жанна.

Он подбежал к ней, доверчиво заглядывая в глаза. Она потрепала его волосы, поцеловала в щеку. Совсем, как настоящая женщина… Филипп прижался к ней. Потом снова подбежал ко мне.

— Отец, а мы поедем на охоту?

— Да, — сказал я и неожиданно понял, что охота сейчас была бы для меня лучшим лекарством от тоски и отправил слугу, стоявшего подле, передать мое приказание о подготовке к охоте.

— А мама? Она поедет с нами на охоту?

Я посмотрел на Жанну.

— Когда ты был в Жизоре, я выезжала с Филиппом на охоту, — как бы извиняясь, произнесла она.

Я ответил:

— Конечно. Мама поедет с нами.

Филипп захлопал в ладоши. Он так был похож на меня в детстве. Только волосы у него были светлые, почти русые. Как у Гвинделины…

Принесли завтрак. Я остался трапезничать в саду, ожидая, когда вернется слуга и скажет, что все готово для охоты. Но слуга, когда появился, принес совсем иную весть.

— Господин, — сказал он, — некий рыцарь с тевтонским крестом на плаще, просит встречи с вами.

— Что ему надо?

— Он хочет поговорить… — слуга запнулся, — о матушке месье Филиппа.

В память опять пришла Гвинделина. Я вскочил. В глазах стало темно, голова закружилась. Чтобы не упасть, я оперся о спинку кресла.

— Вам плохо, господин?

— Нет, — ответил я, — приведи рыцаря сюда.

Немного погодя, я услышал тяжелые шаги и звон кольчуги. Я обернулся. В полном воинском облачении ко мне шел Петер Гогенгейм, тот самый немец, из числа рыцарей, служивших ле Брею, который некогда гостил у меня в поместье. Подойдя ближе, он поклонился. Я встал и кивнул в ответ.

— Здравствуйте, граф. Вы помните меня?

— Конечно, помню — холодно сказал я, — равно, как и ваш живот, бездонный для вина, и вашу спину, по которой я пару раз прошелся плеткой в Шюре лет двадцать назад.

— Забудем прошлое, — ответил Гогенгейм, — я пришел вам помочь.

Рыцарь не лгал. Было видно — он действительно пришел не для того, чтобы убить меня, отомстив тем самым за смерть дяди своего командира. Я указал ему на кресло, в котором сам сидел недавно, а сам, приказав слуге оставить нас вдвоем, сел в кресло Филиппа.

— Разделите со мной трапезу?

— Благодарю, граф. Если позволите, я выпью вина.

Рыцарь налил себе вина, и пригубив, молвил:

— Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей подруги. И если вы думаете, что мой хозяин был рад тому, вы ошибаетесь. Он был так же сражен этой новостью, как и все мы. Он способен на разбой и жестокость. Такова его природа норманна, но на подлость — никогда. Я приехал к вам по своей воле, испросив разрешения у месье ле Брея, после того как вчера в полночь в замок привезли останки его дяди, убитого вами. Сержанты, которые были свидетелями вашего поступка, уже мертвы. А дружина поклялась хранить вашу тайну до смерти, ибо на вашу долю в последнее время легло слишком много тяжких испытаний, которые вы встретили с великим мужеством, как и подобает настоящему рыцарю, а посему достойны уважения, понимания и помощи. И если вы, благородный рыцарь, сочли нужным убить своего орденского наставника, не нам судить о причинах столь серьезных действий с вашей стороны. Так сказал я графу и он согласился со мной.