Федор Гайворонский - Последний тамплиер

— Оставим формальности, граф, — ответил герцог, — я хочу поговорить с вами о деле. Известно ли вам, что ваш сосед, граф ле Брей, не явился на праздник потому, что самолично объявил себя подданным французского короля?

Сказанная герцогом новость, меня несказанно удивила.

— Нет, мой господин, мне ничего не известно об этом.

— Я знаю, — продолжал юный герцог, — что вы имеете определенное влияние на этого … человека. Мне рассказывали, что когда-то вы разбили его войско, угрожавшее вашему владению.

— Это громко сказано, мой господин, — я всего лишь слегка проучил его и показал, кто он есть на самом деле.

— Мне хотелось бы, чтобы вы, вернувшись домой, поговорили с ле Бреем. Если он останется при своем мнении, я просил бы тогда вас помочь в решении этой проблемы. По слухам, вы один из немногих в Бургундии, кто обладает на редкость дееспособным войском…

Мысль о том, что придется воевать с соседом, который после своего первого и единственного нападения, относился ко мне дружелюбно, была мне весьма неприятна. Но, я не показал виду.

— Я подумаю над вашими словами, мой господин, — ответил я герцогу, кланяясь.

— Подумайте, граф, — равнодушно сказал герцог и удалился, предоставив меня самому себе.

Я вышел на балкон и стал смотреть на слуг, пировавших на улице. Вспомнился Майский Праздник, тот самый, первый праздник, проведенный с Гвинделиной, и мне стало невообразимо грустно и одиноко. Каждый май мы встречали на лугу вместе, рука об руку. Но тот, самый первый праздник, был лучшим изо всех.

Я вспомнил Жанну, наблюдавшую за нами из кустов, там, на поляне. Она никогда не объясняла мне причину своего поступка, как и то, зачем наведывалась к моему лагерю той ночью, вблизи замка ла Мот.

За двадцать пять лет я так и не понял до конца ее двойную сущность. Но она любила меня. По-своему, но любила. Я вспомнил Нелли, перед которой чувствовал себя очень виноватым, и Рахиль, отправившуюся вместе с Жанной домой. Я увезу Рахиль в Шюре. Я не сделаю ее наложницей, нет, я останусь с Нелли. Но мне будет спокойнее, когда я буду знать, что Рахиль рядом и защищена моей властью, что с ней никогда больше не случится ничего страшного.

Я поднял глаза к облакам. Где-то там сейчас была моя Гвинделина, двадцать четыре года делившая со мной все радости и горести. И вдруг, странное чувство наполнило сердце. Облака как-бы сделались ближе…Что это? Неужели дни мои сочтены и совсем скоро я уйду туда, где бродит моя любовь? Господи! Если ты и есть тот странник, явившийся мне в день моего посвящения в рыцари, приди ко мне и в мой последний день. Тогда я буду знать, что прожил жизнь не напрасно, что в нескончаемой череде грешных дней, был все-таки хотя-бы один день, наполненный горним светом…

— Жак, о чем ты думаешь, почему не пьешь со всеми вино?

Я обернулся. Рядом стоял Гамрот. Он был хмелен, беззаботен и держал за руку какую-то совсем пьяную простушку средних лет, в облитом вином парчовом платье.

— Ступай друг, — ответил я оруженосцу, — веселись, пока есть время.

Гамрот, лукаво улыбаясь, хлопнул меня по плечу и направился к винтовой лестнице, ведущей в дворцовый сад. Хотя деревья еще не открыли листья, там было много укромных беседок, обвитых плющом…

Я вернулся к столу, и последовав совету дядюшки Гамрота, налился вином «до пробки», как последний пьяница. Моя соседка, обрадовавшаяся было, моему возвращению, была страшно разочарована тем, что все внимание я уделил вину, а не ей.

— Уйди, — сказал я этой благородной даме, когда стал совсем пьяным, — у тебя толстый нос и красная кожа.

Она принялась возмущаться, сказав, что ее муж вызовет меня на поединок. Но так как ее благоверный уже спал за столом, напротив нас, ее угрозы так и остались пустыми угрозами.

Я не помнил, как очутился в тот вечер дома. Меня уложили на кровать, раздели и когда, справляясь с головокружением, я попытался уснуть, то ощутил на груди прикосновение рук Гвинделины. Так касалась меня только она. Она, и никто больше изо всех женщин на свете. На грудь упали ее, Гвинделины, ароматные волосы, трепетные губы коснулись моих губ в нежном поцелуе. Порывистым движением я обнял ее, и несмотря на то, что был безумно пьян, волна страсти накрыла меня и я отдался страсти, не в силах бороться. Та, кто ласкала меня, приподнялась, глубоко вздохнула и сказав:

— Прости, Жак …

Слилась со мной в одно целое.

Я снова очутился в раю. Я прижимал горячее, податливое тело. Я зарывался в ее волосы, я гладил шелковую кожу, я трогал не знавшие детских губ, все еще упругие, несмотря на годы, груди, я целовал их сосцы.

Той ночью, я впервые в жизни любил свою настоящую жену, ту, с которой был обвенчан двадцать пять лет назад…

На второй день празднества был назначен турнир. Я, еще накануне подавший заявку, должен был сражаться в рядах рыцарей Луны. Нашими противниками были рыцари Солнца. Похмелившись, съев легкий, но сытный завтрак, я выехал на ристалище в сопровождении своих людей. В предстоящем бою моим оруженосцем был Шарль. Со мной ехали все мои лучники, искусство которых, я тешился надеждой показать при случае на турнире, сын Филипп, дядюшка Гамрот, мастер Эдуард и несколько слуг. Последние, конечно, ехали на турнир исключительно как зрители. Голова слегка шумела от вчерашнего вина, но я ехал счастливым, помня события прошлой ночи, мой страх перед Жанной, довлевший все эти годы, прошел. Она была женщиной. Совершенной женщиной. Настоящей женщиной. И я разрубил бы на куски всякого, кто осмелился бы утверждать обратное!

К ристалищу, располагавшемуся за городскими воротами, посреди обширного поля, мы подъехали под громкие приветственные крики люда.

— Высокородный шателье граф ла Мот! — возвестил герольд, рассмотрев герб на моем щите, — и его славные воины!

Новый взрыв приветствий потряс воздух.

Мы проехали к месту, позади арены, где полагалось надевать латы. Десятки рыцарей уже готовились к предстоящему сражению. Всего было восемь отрядов, разделенных в противоборствующие пары — рыцари Луны (в отряд которых включили меня) против рыцарей Солнца, рыцари Звезды против рыцарей Ночи, рыцари Льва против рыцарей Единорога, и рыцари Горы против рыцарей Холма. Каждый надевал поверх доспехов выданную накануне котту, с гербом, соответствующим отряду, и прикреплял к копью флажок-гонфанон.

С гордостью я надел отцовский турнирный шлем с орлом на макушке и забралом в виде клюва. Шарль, малоопытный в рыцарском деле, получил обычный глухой шлем, в котором ему было удобно ориентироваться в бою. Привязав с помощью Шарля, к левой руке роскошный белый шелковый шарф, с алой бахромой, и укрепив на затыльнике шлема львиный хвост, привезенный из Палестины, я подъехал к занавеси. Мое вооружение осмотрел констебль. Найдя его соответствующим требованиям поединка, он кивнул герольду.