Кейт Мосс - Святилище

Когда Леони брала его с собой в Ренн-ле-Бен, он больше всего любил посидеть в уличном кафе, которое так нравилось Анатолю. Весь в кудряшках, оборочках рубахи и светло-коричневых брючках, закатанных до колен, он сидел, болтая ногами, на высоком деревянном табурете, пил вишневый сироп или свежевыжатый яблочный сок и ел шоколадный крем.

На третий день рождения мадам Боске подарила Луи-Анатолю бамбуковую удочку. На рождество мэтр Фромиляж прислал на дом коробку оловянных солдатиков, приложив к ним поздравления Леони.

Он был постоянным гостем в доме Одрика Бальярда, который рассказывал ему о Средневековье и о благородных шевалье, защищавших Миди от захватчиков-северян. Мсье Бальярд не пытался засушить его между страницами скучных книг по истории, пылившихся в библиотеке Домейн-де-ла-Кад — он оживлял для него прошлое. Больше всего Луи-Анатоль любил слушать рассказ об осаде Каркассона в 1209 году и об отважных горожанах, мужчинах, женщинах и даже детях немногим старше его самого, бежавших из захваченного города в горы.

Когда мальчику исполнилось четыре года, Бальярд вручил ему копию средневекового меча с его инициалами, выгравированными на резной рукояти. Леони, с помощью одного из многочисленных родственников Паскаля, купила ему в Кийяне маленького пони — каштанового, с густой белой гривой и белым пятнышком на носу. Все это жаркое лето Луи-Анатоль воображал себя шевалье, сражался с французами и побеждал на турнирах, сшибая с изгороди за лужайкой расставленные Паскалем жестянки. Глядя на него из окна гостиной, Леони вспоминала, как маленькой девочкой с такой же тревожной завистью смотрела на Анатоля, носившегося по парку Монсо и взбиравшегося на деревья.

Кроме того, Луи-Анатоль выказывал несомненную музыкальную одаренность — деньги, выброшенные на обучение Анатоля музыке много лет назад, теперь приносили дивиденды в его сыне. Леони наняла в Лиму учителя музыки. Раз в неделю профессор подкатывал к дому на тележке с собачьей упряжкой, сверкая белизной шарфа, вязаных носков и нечесаной бороды, и два часа муштровал Луи-Анатоля, заставляя играть арпеджио и гаммы. Уезжая, он всякий раз наставлял Леони, чтобы та сажала мальчика упражняться, ставя ему стаканы с водой на тыльную сторону ладоней, ради правильной постановки рук. Леони и Луи-Анатоль кивали и пару дней старались выполнить урок. А потом вода проливалась, промачивая брючки Луи-Анатоля или оставляя мокрые пятна на широких юбках Леони, оба хохотали и переходили к шумным дуэтам в четыре руки.

Оставаясь один, мальчик нередко подкрадывался на цыпочках к роялю и пробовал сыграть что-то свое. Леони, незаметно выходя на площадку лестницы, слушала нежные призрачные мелодии, лившиеся из-под его детских пальцев. С чего бы он ни начинал, довольно скоро мелодия переходила в ля минор. Тогда Леони вспоминала ноты, так давно похищенные ею из часовни и все еще лежавшие в глубине рояльной табуретки, и задумывалась, не показать ли их мальчику. Но ее останавливало опасение, что, пробудив эти звуки, они разбудят и дух места.

Все это время Изольда существовала в сумеречном мире, призраком блуждая по коридорам и комнатам Домейн-де-ла-Кад. Она мало говорила, всегда была ласкова с сыном и очень любима слугами. Только взгляд изумрудных глаз Леони зажигал искру в глубине ее души. Тогда на миг горе и память загорались в ее глазах, чтобы через минуту снова погаснуть под темной пеленой. Случались хорошие дни. Тогда Изольда выныривала из окружавшей ее тени, как солнце выходит из-за тучи. Но голоса вновь заводили свое, и она плакала, зажимая уши ладонями, и тогда Мариета ласково уводила ее в покойный полумрак ее комнаты до нового просветления. Но спокойные периоды становились короче, а тьма, окружавшая ее, сгущалась. Анатоль вечно присутствовал в ее мыслях. Луи-Анатоль принимал свою мать такой, как есть — он никогда не видел ее другой.

В общем и целом, это была не та жизнь, какой Леони пожелала бы для себя. Она мечтала о любви, о возможности повидать мир, о независимости. Но девушка любила племянника и жалела Изольду, и ей не приходило в голову нарушить данное Анатолю слово.

Медная осень уступала место холодной зиме, и снег засыпал могилу Маргариты Верньер в Париже. Весенняя зелень открывала дорогу раскаленному золотому небу и выгоревшим пастбищам, и заросли все гуще смыкались над скромной могилой Анатоля над озером в Домейн-де-ла-Кад.

Земля, ветер, вода и огонь, неизменная мозаика мира природы.

Мирной жизни не суждено было длиться долго. От Рождества до нового, 1897 года ряд примет, скорее даже знамений или предвестий, сулил неладное.

В Кийяне мальчик, работавший на лесопилке, упал и сломал себе шею. В Эсперазе при пожаре на шляпной фабрике погибли четыре работницы-испанки. В мастерской семьи Боске подмастерье, попав рукой в горячий печатный пресс, лишился четырех пальцев на правой руке. Для Леони общее неспокойное настроение определилось, когда мсье Бальярд пришел к ней с неприятным известием, что ему придется покинуть Ренн-ле-Бен. Это случилось в то время, когда открывались местные зимние ярмарки: в Бренаке девятнадцатого января, в Кампань-сюр-Од — двадцатого и в Бельвинь — двадцать второго. Он должен был посетить эти отдаленные городки, а потом собирался дальше в горы. С потемневшими от тревоги глазами он объяснил, что существуют обязательства более давние и неотложные, чем его неофициальная опека над Луи-Анатолем, и откладывать их дольше он не может. Леони расстроилась, но уже знала, что расспрашивать его бесполезно. Он дал слово возвратиться до праздника Святого Мартина в ноябре, когда полагалось вносить ренту.

Она пришла в отчаяние, узнав, что его отлучка затянется на много месяцев, но давно поняла, что поколебать мсье Одрика в принятом им решении невозможно.

Его неизбежный отъезд — и отсутствие объяснений — снова заставили Леони вспомнить, как мало ей известно о ее друге и покровителе. Она даже не знала точно, сколько ему лет. Луи-Анатоль уверял, что не меньше семисот, иначе откуда бы ему знать столько историй.

Всего через несколько дней после отъезда Бальярда в Ренн-ле-Шато разразился скандал. Реставрация церкви, затеянная аббатом Соньером, была практически закончена. В первые, холодные месяцы 1897 года были доставлены специально заказанные в Тулузе принадлежности внутреннего убранства. Среди них была кропильница — чаша для святой воды, — стоящая на плечах уродливого демона. Кое-кто шумно возмущался, утверждая, что эта и многие другие статуи не подобают святому месту. Письма с протестами были направлены в мэрию и епископу. Часть из них — анонимные — требовали призвать Соньера к ответу. И настаивали, чтобы священнику запретили продолжать раскопки на кладбище.