Анатолий Кулемин - На грани апокалипсиса

– Вы сказали – близкого, а не любимого…

– Любовь – это высшая стадия влюбленности. Она может быть сильной и безумной, на ее почве могут совершаться подвиги и преступления, но… любовь имеет тенденцию проходить, в то время как близкий – по-настоящему близкий – человек не перестает таковым быть никогда. Любовь не всегда делает людей близкими, такими их делает родство душевное. У меня такой человек есть, но в силу обстоятельств мы не можем быть вместе.

– А вы философ… И романтик, – Марта подняла на него задумчивый взгляд и вдруг без перехода спросила: – А хотите, я скажу, почему вы всегда стараетесь сесть именно на это место? Если оно свободно, разумеется…

Бредли неопределенно пожал плечами.

– Потому что это единственное место, с которого хорошо просматривается весь зал и виден вход, – ровно сказала она. – Когда в следующий раз вы захотите посетить нас, позвоните предварительно мне, к вашему приезду этот столик будет свободным. – Марта положила на столик визитку и поднялась. – Горячее сейчас вам подадут. И… позвонить мне вы можете, не только когда надумаете приехать сюда. Приятного вам аппетита.

После этого у них стали складываться странные взаимоотношения: Бредли звонил Марте, перебрасывался с ней парой слов, к его приезду столик был всегда свободен, она всегда находила время для того, чтобы пять-десять минут посидеть с ним, выпить чашечку кофе, пару раз даже (Бредли приезжал тогда вечером, после работы) он приглашал ее на медленный танец.

Так продолжалось около двух месяцев, до того памятного случая. В тот вечер, предварительно, разумеется, позвонив, Бредли приехал в «Зеленую крону» после работы. Заняв свое обычное место, он закурил и в ожидании официанта (что, кстати, удивило его: с некоторых пор официант подходил к нему, едва Бредли приближался к столику) стал рассматривать танцующие пары. Вместо официанта к нему подошла Марта.

– Вы не сильно будете возражать, если сегодня я похищу вас и предложу поужинать у меня дома? – на одном дыхании задала она вопрос, глядя в упор в его глаза и стремительно заливаясь краской. – Только отвечайте скорей, а то я сейчас превращусь в пепел. Моя смелость и нахальство уже иссякли.

– Я вообще не буду возражать… – ответил Бредли.

Уже сидя в машине, рядом с ним, на переднем пассажирском сиденье, Марта, глядя прямо перед собой, тихо сказала:

– Знали бы вы, сколько раз я собиралась подойти к вам с этим предложением и как я репетировала свою речь дома перед зеркалом.

– Нашел…

– Что – нашли? – не поняла она его.

– Нашел определение тому взгляду, которым вы на меня смотрите.

– Я смотрю не на вас, я смотрю прямо.

– Пытливый… Точно, пытливый. Именно таким взглядом вы на меня смотрите с самой первой минуты нашего знакомства. Что вы хотите рассмотреть во мне?

Марта улыбнулась и показала на приближающуюся арку, Бредли сбросил скорость и включил правый поворот.

– Вот мы и приехали. А вон мои окна, – кивнула она на два темных окна на втором этаже. – Как вы думаете, почему в них нет света?

– Спят, наверное, уже все…

Она тихо рассмеялась.

…Уже глубокой ночью, после того как Марта пришла из ванной с влажными волосами, завернутая до подмышек в большое махровое и тоже влажное полотенце, пахнущая чистотой и свежестью, и села на кровать, Бредли погладил глубокий изогнутый рубец на ее правой лопатке.

Марта вздрогнула, на секунду замерла, потом быстро отбросила полотенце на стул и юркнула под одеяло.

– Сильно страшно? – спросила она, плотно прижимаясь к нему.

Бредли отрицательно покачал головой и прижался губами к шраму на ее правом плече.

– Это осколок. Он прошел навылет. Мне еще повезло. Людвигу досталось сильнее.

– Людвигу?..

– Это мой брат. Я тебя с ним потом познакомлю, хорошо?

– Но при одном условии… Сейчас ты мне все о себе расскажешь.

– Тогда слушай, – Марта поудобней легла и положила голову ему на плечо. – Наш отец, его звали Хорст Майер, был сотрудником абвера, полковником… После покушения на Гитлера – в сорок четвертом – он был обвинен в заговоре и схвачен. Маму тоже арестовало гестапо. Нас с Людвигом спасла соседка… Она спрятала нас сначала у себя, а потом мы жили у ее родственников. Сперва мы с Людвигом думали, что это какая-то ошибка и отца с мамой скоро отпустят, но потом… Потом мы узнали, как в гестапо казнили тех, кого арестовали по обвинению в «заговоре генералов». Их подвешивали на крючьях для свиных туш или вешали на рояльных струнах. – Марта какое-то время лежала молча, потом продолжила: – Когда мы это узнали, то поклялись мстить… В апреле сорок пятого, когда русские подошли к Берлину, нас забрали в гитлерюгенд: фашисты спасали свою шкуру, оружие выдали даже детям. Вот тогда и настал наш с Людвигом час… Мы начали охоту за гестаповцами. У меня была снайперская винтовка, а у Людвига – автомат, он прикрывал меня. Мы залезали на чердаки и в подвалы, прятались в разных развалинах; я выцеливала гестаповцев в черной форме и стреляла. Делала два-три выстрела, а потом мы убегали и искали новую позицию. А первого мая нас накрыл обстрел русских пушек; очнулась я уже в госпитале. В русском госпитале. Людвига со мной не было, я думала, что его убили, сильно плакала – решила, что осталась совсем одна, мне ведь тогда было всего четырнадцать. Людвиг нашелся через две недели, ему к тому времени уже сделали операцию… Ну, в общем… С тех пор мы с ним не расстаемся. А потом через американцев мы связались с братом отца, дядей Куртом, и он нам предложил приехать к нему. Вот и все, – закончила свой рассказ Марта.

Бредли взъерошил ее влажные волосы и прижался к ним щекой.

– Семнадцать… – тихо сказала Марта.

– Что – семнадцать?

– Я их убила семнадцать штук. Это не люди… Я их тогда называла – штуки. Жалею, что мало…

Бредли привстал на локте и посмотрел на отражение огоньков в ее зрачках.

– Ты веришь в вещие сны? – спросила вдруг Марта, тоже вглядываясь в темноте в его глаза.

– Не знаю… Я никогда не думал на эту тему.

– Тогда слушай дальше. В тот день, примерно за два часа до того, как мы попали под обстрел русских и нас ранило, мы с Людвигом охотились на «штуки». Тогда в прицел своей винтовки я увидела странную картину. Из подвального окна какого-то дома вылез немецкий офицер. Молодой, красивый… В парадной форме. Я уже хотела выстрелить, но в этот момент этот офицер посмотрел на меня. Прямо в прицел, прямо в мои глаза… Случайно, конечно, так получилось, он не мог меня видеть, но… посмотрел. И я не выстрелила. Больно уж глаза у него были голубые. Но это еще не все. Еще через долю секунды в том же окне, из которого этот офицер вылез, показался другой офицер. Только… русский. В русской форме. Немец наклонился и что-то взял у русского.