Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— Давайте вспомним последнюю сцену «Путешествия на Запад». Именно с этого места начинается действие новой пьесы.

Актер, исполнявший роль Слуги, терпеливо переминался с ноги на ногу за дверью кабинета Конфуцианца, дожидаясь этого великого человека. Он не привык ждать. Он звезда. По крайней мере, всегда был звездой. В один из редких моментов просветления ему подумалось: «Есть ли в мире кто-нибудь опаснее человека, которого когда-то называли гением?»

А затем дверь открылась. Конфуцианец в традиционном синем наряде появился и встал у окна.

«Прекрасная мизансцена!» — пронеслось в голове у актера.

Сказитель стоял на пороге кладовой для реквизита и смотрел на внука, который спал на специально положенном для него матрасе. Подошел Максимилиан с двумя чашками дымящегося чая.

— Он красивый, — сказал молодой человек.

— Как и его мать, — откликнулся пожилой.

Максимилиан не ответил. Когда он увидел Цзяо Мин, ее успели изуродовать голод и гангрена.

— Вы ведь понимаете, что вас все равно найдут? — спросил Сказитель. — Вы не можете носить грим и парик вечно, кроме того, рано или поздно любопытство актеров возьмет верх и они узнают, кто вы. Даже я не смогу этому помешать. Любопытство у них в крови.

— Мм, как вкусно! — проговорил Сказитель, сделав большой глоток из своей чашки.

— Еще бы. Это же улун. Наслаждайтесь, пока есть возможность. Боюсь, мы теперь не скоро увидим его на прилавках Шанхая.

— В ваших словах звучит нескрываемый пессимизм.

— Может, это из-за грима и парика, за которыми прячется фань куэй?

— Нет, просто иногда в вашей речи звучит некий особый стихотворный ритм.

— Правда?

— Ага. — Сказитель отвернулся от Максимилиана. — Почему вы полагаете, что мы не скоро сможем насладиться изысканным вкусом чая улун?

— Наши новые правители ненавидят нас. Их оскорбляет само наше существование и все, что мы делаем. Точно так же библиотека оскорбляет того, кто не умеет читать. Сначала они позабавятся с нами, а потом — с нашим городом. Тирания многих — это похуже, чем тирания нескольких.

Сказитель перевел взгляд с Максимилиана на внука.

— Вы уже подготовили свою подвесную систему?

Максимилиан не понял, почему Сказитель столь резко переменил тему, но спрашивать не стал.

— Да, все готово, — ответил он. — Шелк достаточно прочен, чтобы выдержать нас обоих.

По лицу Сказителя пробежала тень.

— Шелк, сотканный из женских слез, — загадочно прошептал он.

— Что, простите?

— Да так, случайная мысль. — Он отхлебнул из чашки. — Вы сделали так, как я советовал?

— Да, я привязал веревки к балке под дверью люка в потолке. Но почему было не закрепить систему на подвесной сетке?

— Как вам удалось устроить кольцо огня в Нанкине? — спросил Сказитель, пропустив вопрос Максимилиана мимо ушей.

Впервые солдаты появились на второй день репетиций.

— Этого следовало ожидать, — сказал Максимилиану Сказитель. — На премьере собирается присутствовать сам Мао, и они желают убедиться в том, что здесь безопасно. А вы не трогайте свой грим, держитесь в сторонке, и все будет в порядке.

Угрожающим выглядело присутствие рядом с солдатами шести надзирательниц.

«Это неспроста», — подумал Максимилиан и, отойдя в тень кулис, поправил парик.

Одна из надзирательниц, толстая крестьянка, уселась во второй ряд, всем видом давая понять, что уходить она не собирается. Сказитель переглянулся с Максимилианом и незаметно кивнул в сторону жирной бабы.

Тот повернулся к сыну и прошептал по-английски:

— Запомни, если меня поймают, ты должен сказать, что не имеешь ко мне никакого отношения. Договорились?

Мальчик отвел глаза в сторону, затем неохотно кивнул. Сказитель сегодня был более раздражен, чем обычно. Его беспокоила сцена с Обезьяньим царем, но он немного расслабился, когда услышал богатырский храп, вырывавшийся из открытой пасти надзирательницы-крестьянки. Она развалилась на двух стульях, а толстые ноги положила на стул в первом ряду.

— Наш первый критик, — проговорил актер, исполнявший роль Обезьяньего царя.

«А может, и последний», — подумал Сказитель.

— Эту сцену необходимо подработать, — сказал он.

В тот же день иностранные граждане, проживающие в Шанхае, получили первые официальные уведомления, в которых сообщалось, что их дальнейшее пребывание в Городе-у-Излучины-Реки нежелательно и через пять дней, в конце празднования Нового года, им будет предоставлен транспорт. В повестках говорилось, что фань куэй должны приготовиться к отъезду. С собой каждой семье разрешалось взять не больше одного чемодана весом до двадцати килограммов.

Двери, которые не открывались на стук солдат, немедленно выламывались, а имущество — вплоть до последнего гвоздя — конфисковывалось «в пользу государства».

Эти извещения ни для кого не стали неожиданностью, но дело в том, что у фань куэй, решивших остаться в городе, попросту не было другого дома, кроме Шанхая. Это были не «шанхайчики», приезжавшие сюда лишь для того, чтобы выпотрошить Поднебесную и убраться восвояси. Практически все они знали китайский язык, жили в мире и согласии со своими китайскими соседями и искренне любили этот город. Но и они уже давно ощущали в воздухе запах озона.

Убийца был удивлен приходом Сказителя.

— Как вы меня нашли? — спросил он.

— Цзян, — коротко ответил Сказитель.

— А-а, понятно, — протянул Убийца.

— Мой внук охотно отдал мне свои бусины. Теперь для того, чтобы ожерелье Цзяо Мин было полным, мне нужны две бусины, оставшиеся у мальчика-золотаря.

— Зачем это вам?

— Потому что они мне нужны, — отрезал Сказитель. Он не привык ни перед кем отчитываться. — Это будет мой последний выход на сцену в роли Принцессы, и я хочу, чтобы ожерелье дочери, которое я надену, было полным. Я понимаю, это звучит…

— Глупо? Так и есть. Но я достану для вас эти бусины. — Убийца сразу подумал о Фоне. — А мальчик сможет посмотреть ваш спектакль?

— Я договорюсь, чтобы его пустили за кулисы, — кивнул Сказитель.

— Хорошо. А я постараюсь найти его.

Убийца встал, но затем повернулся к Сказителю.

— Скажите, когда вы получите эти две недостающие бусины, сколько всего их будет в ожерелье? — спросил он.

— Семьдесят. А что?

Фон почувствовал, что ноги его оторвались от земли и он висит в воздухе. Но раньше, чем он успел издать хотя бы звук, чья-то сильная рука закрыла ему рот. Ночной горшок, который он собирался опорожнить, вывалился из рук Фона, и его содержимое вылилось на ступени крыльца. Мальчик услышал, как его зовет бабушка, а потом возле его уха раздался тихий голос: