Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— Листая нынче утром «Ицзин», я натолкнулся на прелюбопытный совет. — Ту сел напротив старика.

— И что же посоветовала вам книга? — Игрок поскреб заросший щетиной подбородок.

— Она сказала, что под игрой сокрыта истина.

Старый игрок в течение нескольких мучительных для Убийцы секунд кивал.

— Какими камнями желаете играть — черными или белыми? — осведомился он.

— Черными, старик, так что тебе ходить первым.

— Скромная ставка могла бы повысить интерес к игре.

— Если ты выиграешь, я оплачу для тебя услуги любой куртизанки заведения.

— На целую ночь?

— Она будет ублажать тебя до тех пор, пока ты не захрапишь.

Древний игрок в го захихикал и потер распухшие суставы пальцев. Он был достаточно богат, чтобы купить молодую и сильную черепаху. Принеся ее домой, он схватит рептилию за голову, вытянув из панциря, вопьется зубами в ее шею и станет глотать богатую адреналином кровь животного. Она наполнит его Нефритовый стебель силой и подготовит к ночным увеселениям.

— Какую же плату вы потребуете с меня в случае, если я проиграю, что, впрочем, весьма маловероятно?

— Истину, которая сокрыта под игрой, как и предсказала «Ицзин».

Игрок в го поерзал задом по новой лавке, тоскуя о прежнем стуле.

— Первыми ходят белые, — сказал он и поставил первый камень в верхний квадрат доски, уже предвкушая наслаждение, которое ожидало его предстоящей ночью.

Игра шла быстро, и Лоа Вэй Фэнь перехватил взгляд Цзян, которая так же, как и он, не сводила глаз с ерзающего по лавке старика.

— Сиди смирно, старик! — рявкнул Ту Юэсэнь, когда ему не удалось защитить свои черные камни от окружения белыми.

— Как пожелаете, — покорно ответил игрок, радуясь про себя тому, что вся северо-восточная часть доски вот-вот окажется у него под контролем.

Оставалось завоевать еще пару секторов игрового поля, и он получит бесплатную, стимулированную черепаховым адреналином ночь с куртизанкой, которую выберет сам. Возможно, с очень молодой, из новеньких. А может, хотя бы раз в жизни попробовать женщину фань куэй? Нет, лучше все же молоденькую. От нее, по крайней мере, можно не ждать никаких сюрпризов.

Он позволил себе улыбнуться, хотя его и беспокоило то, что он не ощущал никаких признаков жизни в своем Нефритовом копье. Игра все убыстрялась. Оставался всего один незанятый сектор. Вот сделано шесть ходов, семь, и даже глупцу, сидевшему напротив него, стало ясно, что играть дальше не имеет смысла. Он победил самого могущественного в Шанхае человека в игре, в которой имело значение одно лишь умение. Удача не имела никакого отношения к игре в го.

Резким, злым движением руки Ту смел с доски камни, и они со стуком покатились по полу. Бандит посмотрел на игрока и процедил сквозь зубы:

— Ты выиграл.

— Да, выиграл, — подтвердил игрок. Он пытался не выдать охватившей его радости, глядя на человека, в котором сразу признал Ушастого Ту.

Восстание быстро распространялось и набирало обороты. Ни один фань куэй в Поднебесной не мог чувствовать себя в безопасности. Днем полиция, несмотря на то что ее ряды постоянно редели, пыталась восстановить контроль над улицами китайских городов, но с наступлением ночи они снова оказывались во власти бунтовщиков.

Войско Революционера выросло стократ. Шесть вооруженных отрядов, которые были у него в самом начале, являлись теперь авангардом Народной армии. Маньчжуры устраивали облавы на бандита Ту, а люди Ту прочесывали Шанхай в поисках Бивня Нарвала, получив приказ убивать любого фань куэй, который окажется на их пути. Тысячи и тысячи китайцев пользовались воцарившимся хаосом либо для того, чтобы сводить старые счеты с обидчиками, либо чтобы просто грабить и мародерствовать.

Пойманных женщин фань куэй насиловали скопом, мужчин обезглавливали. Первая расовая война в Китае разгоралась все сильнее. На всех главных зданиях Шанхая развевались красные знамена с начертанными на них революционными лозунгами, а стены были заклеены плакатами с призывами истреблять инородцев. Днем их сдирали, но утром они снова оказывались на прежнем месте.

Хейворд Мэтисон, глава торгового дома «Джардин и Мэтисон», стоял в конторе компании перед портретом, на котором в полный рост был изображен Геркулес Маккалум. Художник нарисовал ему широкие плечи и горящие задором глаза, в которых невозможно было прочесть, какие страдания испытывал этот человек из-за подагры, прогрессировавшей по мере приближения старости. Только необычайное мужество позволило ему скрыть эти мучения от всех, за исключением самых близких людей.

— Что ж, они вдоволь повеселились, — проговорил Мэтисон. — Настало время положить конец этому безумию.

Представители американских торговых домов с готовностью согласились. После расправы над отцом Пьером даже французы — впервые за всю историю Шанхая — выступали единым фронтом с остальными торговцами.

Присутствующим показалась странной лишь реплика Сайласа Хордуна, вспомнившего рассказ Киплинга о том, как в джунгли пришел страх.

— Так вы с нами, мистер Хордун? — спросил Хейворд Мэтисон, и его акцент зазвучал гораздо заметнее.

Сайласу вспомнились «наблюдающие глаза», о которых отец так часто упоминал в своих опийных дневниках.

— Что именно вы предлагаете? — спросил он.

— Преподать этим язычникам урок, — ответил глава торгового дома «Олифант и компания».

— Каких именно язычников вы имеете в виду, мистер Олифант? — мягко спросил Сайлас.

— Ну, разумеется, тех, которые убивают, — заметив, что допустил ляп, пробормотал Олифант.

— Следует ли это понимать так, что в число язычников, которым следует преподать урок, не попадаю ни я, как иудей, ни ваши французские союзники-паписты, ни моя жена-китаянка?

— Нет, вы к ним не относитесь, — ответил пристыженный глава Дома Сиона, хотя было очевидно, что он с удовольствием записал бы в «язычники» всех вышеперечисленных.

После обсуждений, длившихся не менее часа, и жесткого предупреждения со стороны Вильяма Дента относительно того, что ни одна из компаний не получит барышей от военной акции возмездия, участники встречи под усиленной охраной разошлись восвояси, чтобы связаться с политическими лидерами своих стран. Они не сомневались в том, что правительства пойдут навстречу их просьбам о военной поддержке, поскольку ввозные пошлины на товары, которые они экспортировали из Китая, составляли добрую четверть государственных доходов. Более того, лишившись поступлений от налогов на импорт китайских товаров, большинство европейских государств попросту обанкротились бы.

Только Сайлас не стал ни с кем связываться. Вместо этого он послал свояку Чарльзу Суну записку, содержавшую всего четыре слова: «Это безумие надо остановить».