Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— Я согласна с вами, матушка.

— Бивень должен покинуть Шанхай. Его необходимо увезти.

— Каким образом? В Шанхае глаза — повсюду. А он такой большой! Как сможем мы вывезти его незаметно?

— Точно так же, как мы сделали это в прошлый раз. С помощью отвлекающего маневра. Используй своего мужа, Май Бао. Он могущественный человек. С книгой.

— Где реликвия находится сейчас, мама? — медленно кивнув, спросила Май Бао.

Цзян рассказала ей, и молодая женщина улыбнулась. Ей нередко приходилось видеть, как старый игрок в го ерзает на неудобной лавке, но ей и в голову не приходило, что Бивень находится прямо под ним.

— Как скоро это надо сделать, мама?

— В течение трех дней после того, как меня не станет.

— Это может случиться через годы.

Теперь настала очередь улыбнуться Цзян.

— Чепуха. — Она с нежностью прикоснулась к щеке дочери. — Сделай мне одолжение, сними крышку с того маленького флакончика, что стоит на столе.

Май Бао выполнила просьбу.

— Дай его мне.

Поколебавшись, Май Бао подошла к кровати и передала пузырек матери.

— А теперь уходи. Даже шлюха имеет право немного побыть в одиночестве перед смертью. И помни, ты обещала мне сохранить Бивень.

— Я буду помнить об этом, мама.

— Не плачь. Мне пора уходить. — Цзян вылила содержимое склянки в рот и вдруг начала смеяться.

— Что смешного, мама?

— Я сказала: «Даже шлюха». А нужно было сказать — «Именно шлюха». Ну все, оставь меня, Май Бао. Мне пора уходить.

Май Бао присоединилась к сестрам, которые ждали в приемной. Старшая сестра сидела на лавке-сундуке рядом с ветхим игроком в го, слегка покачиваясь. К Май Бао подошла младшая сестра, обняла ее одной рукой, и обе женщины тоже стали медленно раскачиваться. И пока они так сидели, яд забрал Цзян, и мир изменился.

Май Бао настояла на том, чтобы Сайлас не присутствовал на финальном этапе пышных похорон ее матери.

— Я должна сделать это в одиночестве, муженек, — сказала она, надевая белые траурные одежды.

— Почему? — спросил он.

— Потому что моя мать была особенной. Ее смерть стала событием в городе и не оставила в стороне никого из важных персон. Даже после смерти мама не имела ни секунды уединения, которое так ценила. И ей бы не хотелось, чтобы в последние минуты ты находился рядом со мной, привлекая еще большее число репортеров. Сделай это для меня, пожалуйста. Отправляйся в синагогу, которую ты построил, и помолись за нее. Но только не появляйся рядом со мной на Новом кладбище ста цветов.

С последним он согласился, с первым — нет. Хотя Сайлас действительно построил в своем саду скромную синагогу, сам он в нее даже ни разу не зашел. Как и его отец, он испытывал глубокое неприятие того, что Ричард в своих дневниках называл «мышлением древних пустынников», которым были движимы все три основные религии Запада.

Сайлас помнил, как отец говорил: «Если бы люди, написавшие эти книги, взаправду могли кинуть в землю косточку сливы и в скором времени получить сливовое дерево, они бы не рассуждали так, как рассуждали. Но брось сливовую косточку в Янцзы, и ниже по течению действительно вырастет слива. Китай плодороден. Даже имея огромное население, он не импортирует пищу. Его земля богата, а народ трудолюбив. И это не какие-то там дураки, затерянные в пустыне».

Пока Май Бао присутствовала на погребении Цзян, Сайлас отправился в кабинет и взял дневники, написанные его отцом много лет назад. Если бы он взглянул чуть выше и левее, то увидел бы уголки трех последних страниц, выглядывающие из-за кромки верхней полки, но он не посмотрел туда. Сайлас открыл самую раннюю из тетрадей и перечитал первую запись, сделанную двенадцатилетним мальчиком сразу же после того, как он с родителями приехал в великий город Калькутту. В который раз подивившись тому, как умно все написано, Сайлас был поражен лиризмом изложения. Ричард умел обращаться со словом, и, хотя фарси Сайласа оставлял желать лучшего, он был заворожен тем, как отец использует этот струящийся язык, глубиной его восприятия древнего величия Калькутты.

Затем пришел черед тех записей, где отец рассказывал, как они с братом работали сначала на уборке, а потом и на производстве опия. Сайласу до сих пор было трудно поверить в то, что в основе богатства, которое он унаследовал, лежал губительный наркотик.

В последнее время Сайлас занялся банковским бизнесом, и из-за сомнительной репутации Шанхая в мире он решил, что в названии его банка должен присутствовать не только Шанхай, но и еще один китайский город. Какой именно, он еще не решил, но в последнее время склонялся к мысли о том, что новое финансовое предприятие будет называться «Шанхайский банк Макао».

Сайлас перелистал страницы и прочитал рассказ отца о его путешествии в Китай и знакомстве с иезуитом-карликом, братом Мэтью. Когда он закончил читать, его словно стукнула по затылку новая мысль. Сайлас подтащил к себе остальные тетради и стал рыться в них. Разумеется, в дневниках не было оглавления, но благодаря хорошей памяти Сайлас помнил, что в них есть еще одно упоминание о брате Мэтью. Ему потребовалось несколько часов, но он все же нашел то, что искал. В том месте, где отец рассказывал о том, как его подвергли мучительному наказанию, надев на шею тяжелый мельничный камень, он вспоминал, что какая-то маленькая, одетая в черное фигура напоила его водой.

Сайласу хотелось отшвырнуть тетрадь в сторону, но он подавил это желание и аккуратно положил ее на стол. Он чувствовал, что находится на пороге чего-то важного. Его отца, такого же скептика, как и все мужчины, которых приходилось встречать Сайласу, дважды посещала крохотная фигура брата Мэтью. Сайлас понимал: измученный пыткой и жаждой, отец мог галлюцинировать, но все же крошка иезуит дважды возникал в его записях, причем там, где он описывал реальные события, а не свои опиумные сны.

После короткого совещания со своим главным помощником Макмилланом Сайлас пополдничал прямо в кабинете. Отпустив широкого в плечах шотландца, он вспомнил, как несладко ему приходилось с земляком помощника, являвшимся правой рукой его отца. Теперь-то он понимал, почему такие люди ценны… Нет, не ценны, а необходимы для ведения большого бизнеса. Они делают дело. Их не волнуют тонкости межэтнического и даже межчеловеческого общения, и они, подобно быку, идут на таран, сметая на пути все проблемы, которые затормозили бы любого другого человека. Уж его, Сайласа, они затормозили бы намертво. Это не люди, а бульдозеры. Они будут рыть землю, но дело сделают. Несколько секунд Сайлас размышлял: а настанет ли когда-нибудь время, когда люди, подобные Макмиллану, перестанут быть нужны? Потом вздохнул. Он жил в Китае и думал как все китайцы, отличающиеся необычайной практичностью. А любой практичный человек понимал, что никогда и нигде сайласы хордуны не обойдутся без эванов макмилланов.