Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

Последние распустившиеся в небе фейерверки превратили ночь в день, а потом город погрузился во тьму и молчание, что редко бывало в Шанхае. Сайлас Хордун стоял на опустевшей набережной Бунд, глядя на Пудун, раскинувшийся на противоположном берегу Хуанпу. Шанхай вырос, расцвел, похорошел. Он быстро расширялся на юг и на запад, но все это ни в коей мере не относилось к Пудуну. Эта часть Города-у-Излучины-Реки оставалась верна себе, бросая вызов фань куэй, их компрадорам, ночным клубам и супермаркетам на улице Кипящего ключа. Сайлас поежился. Хуанпу была неширокой рекой, и при мысли о том, что это неприрученное место находится так близко к его дому, сердце молодого человека забилось быстрее обычного. Из подсознания всплыло слово «опасность», которое, сорвавшись с его губ, упало в холодный рассвет первого дня последнего десятилетия девятнадцатого века.

Ли Тянь наконец поджег ракету.

С громким свистом она взлетела в небо, оставляя за собой огненный след и приковав к себе взгляды всех, кто находился внизу. Уши зевак заложило от громкого взрыва, следом за которым в небе зажегся круг из восьми ярких звезд. Затем последовал еще один хлопок, и внутри первого круга возник второй, также состоящий из восьми звезд. К изумлению всех смотревших, звезды первого круга стали взрываться одна за другой, в строгой последовательности и по часовой стрелке. То же самое происходило с внутренним кругом, только его звезды распускались против часовой стрелки. Наконец, словно по мановению волшебной палочки, шапки фейерверка начали менять окраску и размер. В небе стал преобладать красный цвет, и искры, падавшие на землю, напоминали слезы. Красные слезы заполнили небосвод, потом упали на землю, и Ли Тянь улыбнулся. Он ощущал в воздухе запах перемен и знал, что на сей раз слезы предстоит проливать не китайцам.

Кровавые слезы были последним, что люди видели и слышали о Ли Тяне. Он попросту уложил пожитки в невзрачную деревянную коробку, которую прикрепил к бамбуковому шесту, и, закинув шест на плечо, растворился в густом лесу Пудуна. Он не обращал внимания на звучавшие вокруг аплодисменты, игнорировал восхищенные взгляды собратьев по цеху и их пытливые вопросы о том, как достичь подобных высот мастерства. Он просто исчез, и его больше никогда не видели ни в Шанхае, ни в окрестностях.

Но Ли Тянь не исчез из истории. Он вдохновил многих китайских мечтателей. Он был подлинным гением Китая, одним из многих вдохновенных людей, повлиявших на формирование пламенного революционера, который почти шестьдесят лет спустя войдет в Шанхай во главе великой армии.

В ту же ночь в другом портовом городе, расположенном за тридевять земель от Шанхая, двенадцатилетний китайский мальчик пригнулся как раз вовремя, чтобы уклониться от пущенной ему в голову тяжелой пивной кружки. Она ударилась в бетонную стену полуподвальной забегаловки, и струя пива выплеснулась на пол. Не в первый раз Чарльзу Соону приходилось уворачиваться от снарядов вроде этого за те три года, что он работал в «Таверне пахаря», находившейся в районе Сутей города Бостон, штат Массачусетс. Хорошо хоть ему, в отличие от двух девушек-официанток, не приходилось обслуживать этих ирландских свиней. В его обязанности входило терпеть их издевательства и убирать кавардак, который они оставляли после себя. А потом нужно было вымыть пропахшие мочой и пивом волосы и вернуться домой к больному отцу, который после смерти матери привез его на Золотую гору [4] Золотой горой китайцы часто называли западные регионы Северной Америки (в первую очередь Калифорнию, США и Британскую Колумбию Канады). (Прим. перев.) . Это случилось почти девять лет назад. Устроившись в «Таверну пахаря», он познакомился с уже работавшими там двумя чернокожими мальчиками, которые объяснили ему, как избегать неприятностей. Они стали его ближайшими и единственными друзьями в этом промозглом, холодном месте. Один учил его читать по-английски, второй, шалун и насмешник, скрашивал для Чарльза тяжелые ночные смены.

— Католики живут, чтобы напиваться, — говорил он, — и напиваются, чтобы жить.

Чарльз вытер пол и поднял погнувшуюся кружку. Он знал, что должен починить ее до конца смены, иначе хозяин вычтет стоимость кружки из его и без того мизерной зарплаты. Ирландцы вновь затянули песню. Они только и делали, что пели. Чарльз взглянул на чернокожих друзей, на их смеющиеся глаза. «Здорово, — словно говорили они. — Опять началась спевка».

Чарльз вспомнил еще одну жуткую ночь, когда в таверну вошла группа ирландцев, одетых в оранжевое. Они распевали какую-то песню, от которой те ирландцы, что орали сейчас, буквально рассвирепели. Завязалась жестокая драка. Это было самое захватывающее из всего, что на памяти Чарльза происходило в «Пахаре». Он и двое негритят во все горло улюлюкали и подначивали драчунов.

— Эй ты, чертов китаеза, а ну-ка сотри блевотину с моего стола, пока я не заставил тебя слизать ее языком!

Сомнительная острота вызвала взрыв хриплого смеха остальных хамов, и Чарльз проворно кинулся к столику. К подобным угрозам он относился вполне серьезно. Пьяных ирландцев было невозможно ни урезонить, ни вразумить. Это объяснил ему еще один мальчишка-китаец в самый первый день его работы в таверне. Чарльз не знал, где сейчас этот мальчик. Однажды он просто не вышел на работу, и о нем больше никогда не упоминали ни в баре, ни в маленькой китайской общине Бостона. Парень попросту взял и исчез. Чарльз надеялся, что он не окончил жизнь заживо закопанным в землю. Чарльз молился о том, чтобы мальчик был жив, здоров и счастлив и ему удалось бы убежать. Как собирался поступить он сам нынешней ночью, после окончания смены.

Сегодня, в канун Нового года, весь город был пьян. Если Чарльзу улыбнется удача, возможно, он сумеет проскользнуть на борт какого-нибудь корабля, который завтра же, в самом начале последнего десятилетия девятнадцатого века, увезет его к новой жизни.

Руки пахли ирландской блевотиной и желчью. Чарльз сунул их глубоко в карманы и посмотрел в немилосердно холодное небо Бостона. Отовсюду раздавался шум многочисленных попоек, и мальчик осторожно двинулся по Блэкстоун-стрит. На улицу выехал запряженный лошадью полицейский фургон, и Чарльз поспешно нырнул в темную подворотню. Фургон двигался медленно, подвешенная к его крыше лампа качалась, освещая то одну сторону улицы, то другую. Край светлого пятна задел ботинки Чарльза, но фургон не остановился. Вскоре возница стегнул лошадь, и фургон покатился быстрее.