Кирилл Кириллов - Земля ягуара

– Господа, я понимаю, что очень смущаю вас и препятствую изъявлению родственных чувств, но нам надо решить кое-какие вопросы.

– Какие вопросы вы хотели бы решить? – глухо, как сквозь вату, спросил Вилья-старший.

– Давайте сначала присядем.

Кортес направился к широкой невысокой лавке, поставленной у стены одной из башенок, и уселся, закинув ногу на ногу. Мотекусома, или, скорее, Лже-Мотекусома, присел рядом. Ромка подошел и остался на ногах, с сомнением разглядывая длинные глубокие царапины на сиденье.

Они помолчали. Никто не мог сообразить, с чего начать разговор.

– Сеньор Вилья, – с трудом подбирая слова, проговорил Кортес. – Может, вы для начала расскажете, как сюда попали и каким образом заняли место верховного правителя Мешико?

– Это совсем простая история, – с радостью прервал молчание Лже-Мотекусома. – Если помните, я отправился на материк на небольшой бригантине с командой в восемь матросов и десяток солдат.

– Самоубийственный поход, – вставил Кортес.

– Именно на это и рассчитывал губернатор Кубы, а друзья, которые поддерживали мое выдвижение на его место, почему-то мне не помогли. – Он многозначительно взглянул на Кортеса. – Первоначально мы планировали пристать в устье реки Табаско, но шторм отнес нас значительно севернее и выбросил на рифы. До берега мы добрались вплавь, потом сняли с корабля все, что не подмокло и не разбилось во время шторма, собрались на совет и решили по берегу дойти до обитаемых мест, где дожидаться новой экспедиции. На второй день пути мы наткнулись на дикое племя, которое без разговоров бросилось на нас. Мы убили многих, но силы были неравны. В живых остался только я, смог убежать и около двух недель скитался по лесу. Оборванный и обессиленный, я наконец добрался до какой-то тотонакской деревни, где был вероломно схвачен и препровожден в Семпоалу.

Ромка вспомнил, как зарделись уши толстого касика, когда тот врал, как оказалось, о белом человеке, ушедшем в сторону столицы Мешико.

– Там меня заперли в клетку, чтоб наутро принести в жертву какому-то их идолу. Но индейцы как дети. Поразительная жестокость парадоксальным образом сочетается в них с наивностью. Они даже не выставили караул. Утром я уже выходил через открытые городские ворота, наряженный в женское одеяние, спрятав лицо под накидкой. Дожидаться испанского корабля можно было года полтора, поэтому я ни секунды не сожалею о том, что решил посетить столицу Мешико.

– Но как же внешность и язык? – воскликнул Ромка.

– Это не так трудно, сынок. – Лже-Мотекусома поднял на него глаза. – Огромная империя объединяет многочисленные народы. Достаточно хорошо загореть и носить местную одежду, чтобы сойти за жителя каких-нибудь отдаленных северных земель. За время общения с местными племенами я успел выучить полсотни тотонакских слов, которых вполне хватало, чтобы объясниться с местными жителями. Если они отказывались меня понимать, то я переходил на испанский, чуть смягчая согласные на местный манер. Они думали, что это какой-то местный диалект, поэтому проблем не было. Ну, кроме одного раза. Меня поймали, но на той клетке замки оказались даже проще, чем в Семпоале, – улыбнулся сеньор Вилья. – Путешествуя от деревни к деревне, я добрался до Чоулы. Там меня снова схватили, но бежать я не стал. До поры. Главный мешикский наместник оказался проницательным человеком и разглядел, что я не похож на других индейцев. Меня арестовали, если это можно так назвать, и сообщили, что отвезут в Мешико, чтобы принести в жертву в самом главном храме. До столицы я доехал с относительным комфортом, в персональной клетке и с неплохой едой. Путь длился дней пять. За это время я узнал полсотни новых слов и научился сносно строить предложения. Под конец пути я мог перекинуться с охранниками парой фраз. В мои намерения входило сбежать до того, как мы проедем городские ворота, но не получилось. То ли мешики что-то заподозрили, то ли они просто менее наивны, чем другие народы. Меня караулили всю ночь. На рассвете я въехал в столицу, созерцая ее великолепие сквозь толстые деревянные прутья. Конечным пунктом стал королевский дворец Мотекусомы. Меня извлекли из клетки, помыли, накормили и препроводили к правителю. Не знаю, кто и каким образом определил, что я не индеец, но он приветствовал меня как чужеземца, пришедшего с востока, и сына бога. На протяжении месяца меня держали в маленьком домике недалеко от дворца, неусыпно охраняли и каждый день приводили на беседы к правителю.

Он расспрашивал меня о жизни в Испании, о том, как я попал сюда. Я отвечал как мог, стараясь, впрочем, не разрушать легенду о том, что я сын бога. Во мне теплилась надежда со временем занять при дворе место достаточно высокое, чтоб меня отправили к побережью в качестве знатока обычаев белого человека. В том, что на континент постоянно будут прибывать новые дети богов, Мотекусома не сомневался.

Так прошло несколько месяцев. Я очень неплохо освоил язык и передвигался по дворцу под присмотром стражи, строго следившей, чтоб ко мне в руки не попало какое-нибудь оружие.

Однажды ночью меня скрутили сонного, приволокли в этот храм и бросили в маленьком дворе под открытым небом. Кормили неплохо и обращались вполне сносно, но на все просьбы отправить меня к правителю или хотя бы сказать ему о моем положении отвечали отказом. Каждый день меня заставляли мыться в большой нефритовой бочке. Несколько раз приходили жрецы и пытались вести со мной какие-то беседы. Язык я тогда понимал уже сносно и уловил, что предназначен для какого-то важного дела. Тогда я и представить не мог, для какого именно, а когда узнал – похолодел. Оказывается, принести меня в жертву захотел сам Мотекусома, причем решил он это, видимо, чуть не сразу, как меня увидел. Проклятый лицемер!

Вилья стукнул кулаком по открытой ладони и продолжил:

– Признаться, я был близок к отчаянью. Одно дело, когда тебя хотят умертвить три-четыре жреца, отродясь не державших в руках ничего опаснее жертвенного ножа и не знавших, что такое сопротивление жертвы. Тут можно побороться. Совсем другое – монарх, которого всегда окружают стража и тучи прихлебателей. Толпы слуг в момент растерзают любого, кого заподозрят в намерении причинить вред их правителю. Я попробовал вырваться, но меня связали и влили в рот какой-то отвар, который подавил волю, но, к сожалению, не отключил разум. До утра я пролежал на соломенной подстилке, глядя на звезды и размышляя о своей жизни, о том, что сделал и что не сделал, о том, кого напрасно убил и кого зря оставил в живых, о близких, о жене и сыне.

Повинуясь внезапному порыву, Ромка присел на скамейку рядом с отцом. Старший Вилья обнял его за плечи.