Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

Уныние и полное равнодушие ко всему охватило наших солдат, когда они убедились, что каменная ловушка заперта со всех сторон. Храбрость и мощный испанский натиск теперь не могли помочь нам: против огромных камней на узкой тропе мы были бессильны, и сунься отряд на прорыв — индейцы перебили бы нас поодиночке. И совсем уж приуныли мы, когда начались дожди. Они были обильны и продолжительны, а сырость настолько всепроникающа и губительна, что нам приходилось каждый день старательно счищать ржавчину со своего оружия, касок, доспехов, металлических пряжек на конской сбруе. Кстати, из четырнадцати коней, вышедших из Кито, у нас сохранилось только четыре — мой Федро, все еще могучий вороной скакун капитана да измученные кони Агиляра и Гонсалеса. Все остальные либо сорвались в пропасти, либо обезножили и были прикончены, а потом и съедены нами.

Да, мы не гнушались и такой пищей. Больше того, тощая конина казалась нам кушаньем королей, а когда случалось подбить из арбалета ламу — начинался настоящий пир. Время от времени нам удавалось поживиться в индейских селениях — там запасались на дорогу желтовато-белыми крупными зернами так называемого маиса, забирали, если находили, сушеное мясо и рыбу и очень экономно расходовали свои припасы в пути. Приходилось порой питаться и земляными крысами, и невкусными волокнистыми корешками, и всякой другой гадостью, от которой нередко тошнило и болели животы.

Однако испытать настоящий голод нам было суждено именно теперь, когда мы попали в каменный капкан. Уже на второй день было съедено последнее зернышко маиса, а на следующее утро мы впервые попробовали суп из кожаных ленточек, вырезанных из седла. Голод постоянно мучил нас, так что в скором времени не только обрезки башмаков и сбруи, но и кора, и листья оказались пригодными для еды. Положение становилось нетерпимым, но выхода из него не было, и солдаты все более дерзко и настойчиво требовали отправить в котел оставшихся лошадей.

На восьмые сутки нашего заточения среди скал, когда уже смеркалось, в маленькую хижину, которую мы с Хуаном соорудили из плоских камней для защиты от ливней, заглянул сам капитан Франсиско де Орельяна. Он поманил нас пальцем, подождал, пока мы выйдем наружу, а затем повел за собою к широкой расселине в скале, куда не попадали струи дождя. Жестом он приказал нам сесть на землю и сам уселся рядом. Обычно подтянутый и молодцеватый, капитан в ту минуту выглядел усталым и удрученным. Как и все мы, Орельяна был страшно худ, от его некогда щегольской одежды остались рваные клочья.

— Слушайте меня, Хуан де Аревало и Блас де Медина, — глуховатым голосом сказал капитан. — Нет секрета для вас, что положение моего отряда с каждым часом становится все более безнадежным. Выбор у нас небогатый — либо мучительная смерть от голода, либо геройская и мгновенная гибель от копий и камней, которые обрушатся на наши головы, попытайся мы пройти по тропе. Мне не нравится ни то, ни другое, и потому я пришел к вам и говорю сейчас с вами. Надеюсь я сейчас только на вас.

Он умолк и проницательно взглянул сначала на меня, затем на Хуана. Мы молчали, теряясь в догадках, чем заслужили такую честь, и совсем не понимали, что имеет в виду капитан.

А он помолчал немного и продолжил:

— Почему я выбрал именно вас? Потому что и ты, Хуан, и ты, Блас, — настоящие испанские идальго, чистые в своих побуждениях и благородные в своих чувствах. Себялюбие и корысть еще не успели источить ваши души, как это уже случилось почти со всеми другими солдатами моего отряда. Быть может, причиной тому — ваша молодость, возможно — кровь благородных предков, но, так или иначе, я уверен, что оба вы не способны ради собственного благополучия пожертвовать своими товарищами, а ради спасения своей шкуры не станете предателями. Кроме того, вы оба храбры, умны и изобретательны, и это тоже немаловажно.

Он опять прервал свою речь и задумался. Потом тряхнул головой и решительно сказал:

— Еще день-два, и нам придется резать лошадей. Это сделает нас еще более беспомощными. Пока такого не случилось, предлагаю следующее: ты, Блас, на своем коне, и ты, Хуан. на моем Мавре сегодня ночью сделаете попытку бесшумно пробраться через индейский кордон. Если хотя бы одному из вас удастся проскользнуть, двигайтесь дальше на восток: некоторые мои наблюдения говорят о том, что сейчас войско Гонсало Писарро находится не так далеко от нас. Но знайте, если вам удастся пробиться к сеньору губернатору, это еще не значит, что он немедленно придет нам на помощь. Тщеславный Гонсало не очень-то заинтересован делить лавры завоевателя с кем-либо. Тем более — со мной. Он боится меня и завидует моей славе. Втайне он желает моей гибели, иначе он не нарушил бы нашего уговора. Так что, юные мои друзья, помните: от ваших усилий зависит, спасется ли от мучительной смерти ваш капитан и его солдаты. Твой дядя, Блас, — достойный человек и влиятельный воин. Используй его авторитет. Если и это не поможет — подбивайте солдат на бунт, льстите их самолюбию, взывайте к их чести и совести. Чем скорее придет подмога, тем больше шансов у нас на спасение. Я верю в вас, доблестные молодые идальго, как не поверил бы ни в одного из самых искусных и многоопытных своих солдат, потому что чистота благородных сердец надежнее, чем житейская мудрость и опыт. Согласны ли вы, Хуан де Аревало и Блас де Медина?

В едином порыве мы встали и схватились за рукояти мечей.

— Сеньор, — прерывающимся от волнения голосом сказал Хуан, — ваше слово — святой закон для нас. До последнего дыхания мы будем преданы вам, своему капитану…

Орельяна пристально взглянул ему в глаза. Крепко обнял Хуана, затем меня.

— Едва наступит ночь, вы должны выступать. Никому — ни слова. Я все объясню солдатам, но сделаю это завтра. Обвяжите копыта коней тряпками, готовьтесь в путь и ждите. Коня я приведу сам. Дозорный Хоанес предупрежден — его одного я посвятил в тайну.

Запахнув рваный плащ, капитан вышел из расщелины, и скоро его силуэт утонул в мглистом сумраке. Взволнованные, мы тоже отправились в свою хижину…

Часа через два, когда все вокруг покрылось непроницаемой пеленой ночи, мы незаметно выехали из лагеря, миновали неподвижную фигуру закутавшегося в индейский плащ Хоанеса и стали осторожно подниматься по отлогому склону, ведущему к роковой тропе.

— Счастливого пути! — услышали мы за своей спиной тихий голос бискайца. Но ни Хуан, ни я не ответили ему: теперь каждый лишний звук мог сорвать планы сеньора капитана.

Вот и кончился подъем. Мы спешились: ехать верхом по узкой ленточке тропы было слишком опасно. Мало-помалу наши глаза привыкли к темноте — теперь мы справа от себя различали, хоть и с большим трудом, контуры размытых скальных выступов, нависших над тропой. Я шел впереди, держа под уздцы своего Федро. Хуан держался шагах в десяти.