Александр Дюма - Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1

Что же касается просьбы герцога об аудиенции у Бонапарта, один из членов суда предложил передать эту просьбу правительству.

Остальные не возражали, только один генерал, стоявший за креслом председателя (он, по-видимому, был представителем первого консула), объявил, что просьба герцога напрасна; судьи замяли этот вопрос, оставив за собой право после обсуждения удовлетворить желание подсудимого.

После вынесения приговора генерал Юлен взял перо, чтобы написать Бонапарту о просьбе герцога Энгиенского.

— Что вы собираетесь делать? — спросил его тот, кто нашел просьбу безнадежной.

— Пишу первому консулу, — ответил Юлен, — чтобы сообщить ему решение суда и просьбу осужденного.

— Ваше дело кончено, — сказал этот человек, вырывая перо у Юлена, — остальное — уже мое дело.

И Савари, присутствовавший на судебном заседании, отправился к отряду гвардейской жандармерии, став рядом с ними на замковой эспланаде.

Офицер, командовавший пехотным легионом, со слезами на глазах подошел сказать ему, что ему приказано выделить отряд для исполнения приговора военного суда.

— Действуйте, — сказал Савари.

— Но где я должен разместить солдат?

— Там, где пуля не заденет никого постороннего.

Дело в том, что огородники из парижских пригородов уже отправлялись в Париж на рынки.

Осмотрев местность, офицер выбрал замковый ров как наиболее безопасное место.

Когда допрос окончился, герцог поднялся в свою комнату и заснул.

Он спал глубоким сном, когда за ним пришли — зачитать приговор и исполнить его.

Поскольку приговор положено зачитывать на месте казни, его подняли, и заставили одеться.

Герцог настолько был далек от мысли, что его приговорят к смерти, что, спускаясь по лестнице, ведущей ко рву, спросил:

— А куда мы идем?

Почувствовав идущий снизу холод, он дотронулся до руки коменданта, несшего фонарь, и тихо произнес:

— Меня посадят в подвал?

Не было нужды отвечать ему, поскольку вскоре все и без того стало ясно.

При свете фонаря, который держал комендант Арель, принцу прочли приговор. Он выслушал его невозмутимо. Потом достал из кармана письмо, которое, по-видимому, заранее приготовил на этот случай. В письме был локон его волос и золотое кольцо. Он отдал его лейтенанту Нуаре, тому из членов суда, с которым немного общался по прибытии в Венсен и который внушал ему симпатию.

Командир отряда, назначенного для расстрела принца, спросил его:

— Хотите встать на колени?

— Зачем? — удивился принц.

— Чтобы легче встретить смерть.

— Ни один Бурбон, — ответил герцог Энгиенский, — не склонял колени ни перед кем, кроме Бога.

Солдаты отошли на несколько шагов и, расступившись, открыли взору могилу.

В этот момент маленькая собачка, сопровождавшая герцога от самого Эттенгейма, вырвалась из комнаты, подбежала к крепостному рву и бросилась под ноги хозяина с громким лаем.

Принц наклонился, чтобы погладить собаку и, видя, что солдаты уже держат ружья наготове, сказал:

— Позаботьтесь о моем бедном Фиделе, это все, о чем я вас прошу.

И, выпрямившись, он произнес:

— Я в вашем распоряжении, господа, стреляйте!

Одна за другой последовали короткие команды: «На плечо!», «Товсь!», «Кладсь!» и «Пли!», раздались выстрелы, принц упал.

В той же одежде, в которой он был, его положили в заранее вырытую могилу, мгновенно тело засыпали землей, и солдаты, утрамбовывая ногами землю, постарались затоптать и след, оставленный упавшим телом.

Едва приговор был произнесен, как члены суда пожелали покинуть Венсен, каждый требовал свой экипаж, у ворот замка поднялась суматоха, но пока не прозвучали выстрелы, возвестившие, что все кончено, никто из тех, кто приговорил несчастного принца к смерти, так и не уехал.

Тогда ворота, закрытые, вероятно, по приказу сверху, открылись, каждый занял свое место и приказал кучеру быстрее покинуть проклятый замок; можно подумать, что эти храбрые воины, не раз встречавшиеся со смертью на поле боя и не отступавшие перед ней, спасались от призрака.

Савари, возможно, более всех взволнованный, тоже отправился в Париж; но на заставе встретил г-на Реаля, в костюме государственного советника едущего в Венсен. Он остановил Реаля и спросил:

— Куда вы едете?

— В Венсен, — ответил г-н Реаль.

— Что вы собираетесь там делать? — задал вопрос Савари.

— Допросить герцога Энгиенского, я получил об этом приказ первого консула.

— Герцог Энгиенский уже четверть часа как мертв, — произнес Савари.

Г-н Реаль вскрикнул от изумления, можно сказать, от ужаса, и смертельно побледнел.

— Ах! И кто же так опрометчиво поспешил казнить несчастного принца? — спросил он.

«При этих словах, — пишет Савари в своих «Мемуарах», — я начал сомневаться, что смерть герцога Энгиенского — дело рук первого консула».

Г-н Реаль вернулся в Париж.

Савари отправился в Мальмезон с отчетом Бонапарту о том, что он видел. Он прибыл туда в одиннадцать часов.

Первый консул, казалось, удивился известию о смерти принца не меньше Реаля. Почему не дали хода прошению о встрече, которое написал герцог?

— Насколько я знаю его характер, — сказал Бонапарт, — между нами все было бы улажено.

Затем он стремительно принялся шагать по комнате и воскликнул:

— Здесь есть нечто, чего я не понимаю! То, что суд вынес решение, основываясь на признании герцога Энгиенского, понятно; но это признание было сделано в начале процесса, и приговор не должен был быть исполнен до тех пор, пока г-н Реаль не допросил герцога по вопросу, который необходимо было прояснить.

И он вновь и вновь повторял:

— Здесь есть что-то, что ускользает от меня! Вот преступление, которое ничего не дает, а только делает меня ненавистным!

Около одиннадцати адмирал Трюге, совершенно ничего не знающий о роковом событии, прибыл в Мальмезон, чтобы отчитаться перед первым консулом о порученном ему деле организовать в Бресте флот. Не допущенный к Бонапарту в кабинет, где тот беседовал с Савари, он зашел в гостиную и обнаружил утопающую в слезах и отчаявшуюся г-жу Бонапарт. Она только что узнала о казни принца и не смогла скрыть страх, который вызывали у нее предполагаемые последствия этой ужасной катастрофы.

Самого адмирала, который неожиданно узнал эту новость, охватило беспокойство, увеличившееся, когда ему сообщили, что первый консул готов его принять.

Чтобы попасть из гостиной в кабинет, он должен был пройти через столовую, где завтракали адъютанты; они пригласили его за стол. Но адмирал не чувствовал голода; он молча, поскольку не мог произнести ни слова, показал им портфель с бумагами, давая понять, что спешит.

Войдя к Бонапарту, он с усилием выдавил из себя: