Майкл Форд - Рождение воина

Приближаясь к лачугам, он почувствовал запахи готовящегося завтрака. Ему просто нельзя было вернуться с пустыми руками.

Две старые женщины во дворе стирали одежду, выливая воду в сточную канаву, и тихо о чем-то разговаривали. Он обогнул их и прокрался на другую тропинку. Вдруг Лисандр понял, где оказался.

На балке над низкой дверью лачуги, стоявшей впереди, были нарисованы символические ритоны — рога, заполненные зерном, — они служили талисманом, приносящим богатый урожай с полей.

Эту дверь он видел сотни раз. Это лачуга Тимеона. Лисандр вспомнил последний раз, когда видел друга — кровавые полосы на его спине, — и почувствовал жуткую боль. Он прижался к стене, но потом вышел из своего укрытия. Прятаться не имело смысла.

Когда Лисандр, спотыкаясь, вышел на улицу, он не услышал шума, какой обычно стоял в поселении.

Дверь манила его, ноги сами несли его к лачуге.

«Может, Тимеон там», — подумал он.

Лисандр ступил на низкий порог. Впервые за многие дни чувство голода исчезло, и его охватило спокойствие.

Как давно это было, когда он, прежде чем идти в поле, заглядывал к другу. Так много произошло, и ничего уже нельзя вернуть назад…

Лачуга Тимеона была просторнее комнаты, которую Лисандр делил с матерью. Оба родителя Тимеона были живы, и еще у него была младшая сестра София.

Внутри все лачуги были почти одинаковы — в одном конце стоял очаг, а перед ним низкая скамейка. Две спальни разделял занавес, в них можно было пройти под аркой из грубого дерева. У дальней стены Лисандр заметил куль с овсом, пару луковиц и еще несколько горшков. Наверно, в них был мед или оливки. Два каравая хлеба были завернуты в ткань, с крючка свисала низка чеснока. Воздух наполнял густой аромат диких цветов.

— Тимеон? — шепотом позвал он. Никто не отозвался.

Лисандр осторожно прошел в спальню и остановился. Здесь запах был более сильным.

У основания стола на козлах мерцали две свечи, а в чаше горело масло. На столе лежало что-то, завернутое в саван. По изгибам и складкам савана Лисандр догадался, что это тело.

Лисандр приблизился к столу и взял саван за угол.

— Предатель, — произнес чей-то голос позади. Лисандр обернулся, его сердце громко забилось. Под аркой стояла мать Тимеона.

— Гекуба? — вымолвил он.

— Как ты посмел войти в мой дом после того, что сделал? — гневно спросила женщина, дрожа всем телом.

По коже Лисандра забегали мурашки. Кто завернут в этот саван? Почему мать Тимеона называет его предателем? Истина стала просачиваться в сознание Лисандра, точно стая крыс через порог.

Отвернувшись от Гекубы, он отодвинул саван.

Глаза, когда-то излучавшие столько радости, были закрыты, кожа побледнела, напоминая воск. Лицо больше не озаряла улыбка. Это был Тимеон.

Лисандру стало плохо, он опустился на колени. Тимеон, его лучший друг с тех времен, как он сам учился ползать, умер. Ему было всего четырнадцать.

Лисандр вспомнил глаза Тимеона, отражавшиеся в поилке для скота, и тяжелую плеть в своей руке.

Лисандр повернулся к Гекубе. Та стояла, скрестив руки на груди. Он подполз к ней и ухватился за кайму ее платья.

— Пожалуйста, — взмолился он. — Пожалуйста, простите меня. Меня вынудили так поступить. Тимеона… тоже заставили. Я не хотел причинять ему боль. Как же он мог умереть? Это спартанцы…

— Ты сам теперь спартанец, — отрезала Гекуба.

Лисандр поднял голову и посмотрел ей в глаза. Женщина плотно сжала бледные губы.

— Нет, — ответил Лисандр. — Вы не понимаете. Тимеон был мне другом. Я все еще илот. Я только…

— Неужели илот мог такое сделать? — прервала его мать Тимеона. Она высвободилась из рук Лисандра и подошла к столу. Грубо сорвав саван, она обнажила верхнюю часть тела сына, которое почти светилось в полумраке.

Лисандр тут же заметил кое-что. Возле трех ребер, почти скрытых рукой Тимеона, на его теле зияла страшная рана.

Лисандр поднялся и подошел ближе. Гекуба молча отошла в сторону.

Лисандр осматривал рваные края раны. Ее нанесли острым предметом, возможно, наконечником копья или мечом. По урокам в казарме он знал, куда следует нанести удар, чтобы поразить насмерть. Сомнений не оставалось — каким бы оружием его ни нанесли, оно задело легкое Тимеона, а может, и сердце. Гекуба гневно нахмурилась.

— Вы же не думаете, что это сделал я? — тихо спросил Лисандр.

— Почему бы и нет, Лисандр? — отрезала она. — Ты выполняешь их приказы, как все остальные. Как марионетка. Они велят убить, и ты подчиняешься. Кто может поручиться, что ты не убьешь друга? Кто может поручиться, что не ты убил моего мальчика?

Ее лицо исказилось от горя. Гекуба снова и снова повторяла «мой мальчик», пока не разрыдалась. Женщина стала бить себя в грудь костлявыми руками.

— Прекратите! — сказал Лисандр. — Вы навредите себе.

Гекуба не слышала его. Юноша подошел к матери друга и обнял ее. Она пыталась оттолкнуть его, но постепенно перестала сопротивляться.

Она казалась ему меньше, чем была раньше, ее слезы просачивались сквозь тунику на его плече. Ее тело сотрясалось от рыданий. Лисандр понял, что сам тоже плачет.

Его горючие слезы были полны гнева и горя. Ему больше никогда не увидеть улыбки друга.

С улицы сквозь стены проникло пение мужчин-илотов. Они затянули старую песню о жнеце, собирающем золотистый урожай.

Когда оба перестали плакать, Лисандр усадил Гекубу в большой комнате.

— Мне ни за что не надо было отпускать Тимеона с тобой в казарму. Меня охватывал ужас, когда я представляла его среди такого множества спартанцев. Но ему это нравилось. Ему нравилось быть с тобой.

— Я знаю, — ответил Лисандр. — Если бы Тимеон не присматривал за мной, я бы не выдержал. — Он помнил, как друг врачевал его раны, как убеждал, что ему хватит сил продолжать борьбу. Среди остальных, включая Орфея и Леонида, Тимеон был Лисандру самым дорогим и верным другом. — Вы должны знать, что я не мог убить его. — Лисандр умолк. — Та ночь, когда учинили избиения, была безумием. Тимеон понимал, что у нас нет выбора. Спартанцы убили бы его, если бы я не подчинился. Они убили бы нас обоих.

— Они все равно убили его, — сердито возразила мать Тимеона. — Мы принесли Тимеона домой, перевязали его раны и легли спать. Но к рассвету мой сын был мертв. Должно быть, какой-то спартанец прокрался сюда ночью и безжалостно убил его. — В ее голосе снова зазвучала горечь. — Они отнимают у нас все. Наши земли, наше достоинство… даже наших детей. Мое дитя! Мое бедное дитя! Меня надо было наказывать, а не моего мальчика.

Она вдруг встала и подошла к очагу, протянув руку к оранжевым углям.