Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри

— Примите мою благодарность!

Граф низко поклонившись, удалился. Жанна, глядя ему вслед, едва удержалась от смеха, когда увидела, что этот самоуверенный тяжеловесный тип крутит при ходьбе задом, как девица из театра. Потом внизу зацокали копыта его коня, и все стихло.

И удивительная тишина стояла здесь, где непрерывно раздавался их смех, были слышны их сладострастные вздохи и ликующие вскрики. Сняв соболью шубу, Жанна подошла к огромному камину, в котором горела груда поленьев. В соседней комнате тоже весело потрескивал огонь. Уставшая Жанна прилегла на постель, подумав с беспокойством, действительно ли Луи настолько серьезно заболел, как утверждает? И потому, как у неё сжалось сердце, вдруг поняла, как дорог он ей, и, пав на колени, начала молиться: " — Боже мой, пусть с ним ничего дурного не случится! Я клянусь, что никогда не посягну на его богатство и власть! Сохрани для меня его жизнь и его любовь, клянусь, я навсегда забуду свои планы, которые недостойны любви, которую я к нему питаю!"

Без новостей от Луи страдала она всю неделю. Ни писем, ни гонцов ни домой, ни в кабинет, который Жанна навещала каждый день, хотя и не надолго, все в том же сером экипаже. Потом ей стало страшно. Нет, она не отваживалась поехать в Баньоль, где что-то можно было разузнать из деревенских разговоров. И мать её, не находя места, листала по читальням газеты, печатавшие новости королевского двора — но все напрасно, о герцоге ни слова! Армейский интендант, который по природе своей деятельности имел контакты в министерствах и мог что-то разузнать, был в поездке по северу Франции.

— А что, если тебе навестить мадам де Делай? — воскликнула Анна Рансон, когда они однажды вместе ужинали.

— На это я никогда не отважусь.

— У неё связи при дворе, она знакома с монсеньором.

— Нет, это невозможно. Я умерла бы от стыда!

Но все же, когда следующие четыре дня не принесли ничего нового, Жанна собрала все свое мужество и как-то вечером отправилась к мадам де Делай. Та не забыла, что над ней повис баронский титул — последнее время она думала о нем беспрестанно, и это делало её необычайно нервозной, часто ни с того ни с сего переходящей со смеха на плач. И потому девушку, которую когда-то приветила и от которой во многом зависело её собственное будущее, приняла как ни в чем не бывало, с подчеркнутой любезностью. Нужно сказать, что она почти уже забыла о ней, в основном из-за ущерба, нанесенного репутации её салона из-за диагноза врача-академика. Теперь ей нужно было делать вид, что ничего не знает. И вот мадам де Делай умудрилась подать все так, что ни о чем не ведает, а Жанну знает только как несчастную сиротку, о чьей судьбе заботился монсеньор герцог как истинный христианин. К несчастью, у неё нет для Жанны хороших вестей о её благодетеле (последнее слово она подчеркнула). В Версале говорят, что герцог очень болен… вчера король даже послал в Баньоль своего личного врача…

— Но что с ним, мадам? — простонала Жанна, теребя носовой платочек. Это и вправду так серьезно?

— Милая моя, я ничего об этом не знаю!

— Но он не умрет, скажите мне?

— Нет-нет! — прервала её мадам де Делай. — Не смейте говорить такие вещи, — и она даже погрозила пальцем, так сжалось сердце при мысли, что герцог может умереть — и тогда прощай и титул, и баронские поместья! И именно эта ужасная перспектива заставила её вскочить с возгласом:

— Немедленно еду в Версаль! Вы правы, моя дорогая, это невыносимо, что мы ничего не знаем! Приходите ко мне завтра опять!

И тут же в вихре жестов, беготни и выкриков давала приказания, одевалась, велела кучеру запрягать… и так стремительно исчезла, что Жанна даже не успела поблагодарить за такую заботу.

Жанна не знала, сколько часов она расхаживала по улицам, которые совсем опустели ввиду мороза и снега, падавшего беспрестанно уже десять или двенадцать дней. В матерчатом плаще, с капюшоном (ибо она никогда не отважилась бы появиться на людях в своих роскошных мехах, подаренных герцогом) все шла и шла… Сжав зубы, чтобы не кричать от ужаса и отчаяния.

— Луи! — повторяла снова и снова, — Луи, Луи, Луи!

И потом снова: — Луи!

Пробило десять, когда она поняла, что печальная прогулка привела её к монастырю святой Женевьевы. С тем же успехом она могла прийти домой, чтоб выплакаться на материнской груди, но этого не случилось. Быть может потому, что если не могла быть рядом с Луи, хотела оказаться там, где постель с балдахином под разбитыми вдребезги ангелами говорила о том, что столь буйный мужчина просто не мог умереть! Или, может быть, можно иным объяснить, почему в тот вечер Жанна оказалась именно здесь: злая ирония судьбы, воля небес?

Жанна вошла во двор, все ещё не решив, подниматься ли наверх по лестнице в Медальерный кабинет, и даже вздрогнула, увидев, что окна кабинета освещены. Видно было мерцание свечей и даже блики пламени в камине. Ее деревянные подошвы зацокали по каменным ступеням. Колотя в дверь, Жанна закричала:

— Луи, ты здесь?

Но нет ответом была лишь ненавистная тишина, стоявшая тут две недели. Кабинет пуст! И спальня тоже! Из витрин иронически косились на неё слепые глаза медалей. А треск огня в камине был так страшен и странен, ведь он никого не грел! Странной и загадочной казалась и еда на мраморном столе, которую она узрела, обернувшись. Фрукты, куропатка, бульон в серебряной супнице, откуда ещё шел пар, словно его только что подали. Но кто? Луи оставил тут своего таинственного слугу — может быть он? Да, так оно и есть! Страх Жанны как рукой сняло. В графине было бургундское. Она напилась, чтобы успокоиться. Теперь почувствовала, как устала, видела, что она вся в грязи, промокла, но сил осталось только рухнуть на кровать.

Зевая, начала раздеваться. Вино заставило забыть отчаянье и страх. Выпила еще, и затуманив мозг, оно дало новую энергию телу. Пошла умыться; ванна была полна ещё теплой водой, но это Жанну уже не удивляло, она погрузилась в воду, как в благодатные струи реки. Как долго оставалась там? Быть может, и вздремнула. Но, выбравшись из ванны, вздрогнула от холода, поспешно вытерлась и возвратилась в спальню. И тут ей в голову пришла идея, вызванная выпитым вином или её нервным напряжением, или каким-то суеверным чувством, что все, что делает, мог вопреки расстоянию увидеть Луи и материализоваться здесь, в комнате. Жанна навесила на себя все драгоценности, которые подарил ей Луи, — подвески, колье, перстни, серьги, диадемы, — чтоб наконец-то выглядеть такой, какой он любил её разглядывать долго-долго, пока желание не превозмогало восхищения.

Потом, откинув одеяло на постели, легла и прошептала:

— Луи, возьми меня! — словно творя заклинание против смерти.