Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри

Остановившись, он ошеломленно стал озираться, где Летиция. Та в нескольких шагах от него стояла у фальшборта, упорно вглядываясь в что-то, звучно рассекавшее волны.

— Смотри, Фанфан!

— Картуш, ты видишь?

Да, он уже видел — знакомую им шлюпку, подгоняемую сильными ударами весел! Небо уже потемнело, и все стало казаться нереальным — и небо фиолетового цвета, и тишина, в которой раздавался лишь треск огня, и три обессиленные фигуры на палубе расстрелянного брига, и эта шлюпка, приближавшаяся к ним!

Лишившись сил, они стояли неподвижно, оглушенные пальбой, когда на борт полетели абордажные крючья и на палубе появились первые англичане. Потом матросы помогли подняться на палубу офицеру, одетому в красный мундир. Маленький, толстый, с глазами хронического пьяницы, он был огненно-рыж — не иначе для того, чтобы подчеркнуть, какой он чистокровный англичанин. Кто-то подал ему трость, на которую толстячок тяжело опирался при ходьбе, заметно хромая. А, судя по красноте лица, в подогреве его ярости участвовала ещё и изрядная доля виски.

— Ах вы, грязные, мерзкие французишки! — заорал он хриплым голосом. Как вы посмели в нас стрелять, ведь мы собрались только проверить ваш груз и судовые документы! У меня на шлюпке двое убитых!

— Но вы изрядно отплатили нам, мсье! — холодно заметил Тюльпан. — В живых здесь остались только мы втроем! И мы не стреляли, даю вам честное слово!

— Честное слово! — насмешливо поморщился офицер. — Откуда у французов взяться чести? На это я отвечу вот как! — и он плюнул Фанфану в лицо.

Тюльпан, задержанный крепкой рукой Картуша как раз в тот момент, когда собирался кинуться на обидчика, все равно бы не успел: Летиция его опередила, как фурия налетев на англичанина, сбив с головы его треуголку и осыпав пощечинами. Это произошло настолько неожиданно, что хромой толстячок навзничь рухнул на палубу. Началась жуткая свалка.

— Летиция! Оставь его! Ты с ума сошла! — кричал Тюльпан, схватив её за талию, а та, пока офицер поднимался, продолжала кричать:

— Трус! Жалкий трус! Грязное рыжее дерьмо! И трус, трус, трус!

Англичане, вырвав её из объятий Тюльпана, как куль швырнули на палубу. Взбешенный офицер выкрикивал приказы. Один из матросов перебросил её через плечо и кричащую Летицию уже спустили в шлюпку. Тюльпан пытался кинуться за ней, но от удара прикладом в лицо рухнул на палубу, где и остался лежать с открытыми глазами. Он ещё слышал, как удаляются отчаянные вопли Летиции — и потерял сознание. Рана на его плече опять открылась и начала кровоточить!

— Капитан Олифант Рурк, — первое, что услышал Тюльпан, придя в себя. Говорил Картуш.

— Как же, дворянин! — продолжал Картуш. — Видишь, он даже представился! Капитан Олифант Рурк, нужно как следует запомнить!

— Летиция, пить! — просил Фанфан.

— Летиция теперь в безопасности! — горько заметил Картуш. — На мстительном фрегате "Виндиктив" капитана Рурка. А вот с нами дело хуже…

И только тут Фанфан заметил, что Картуш гребет, что гребет из последних сил — и что они в спасательной шлюпке посреди ночного моря.

Как Фанфан поживает? Терпимо. Что касается состояния, по крайней мере рана уже закрылась, челюсть в порядке. Но на душе погано.

— Ах как бы я была счастлива, если б меня так любили, чтобы мужчина чах на глазах в разлуке со мною! Нужно с ним что-то делать. Может быть, привести сюда, вниз, пусть среди моих пташек кого-нибудь выберет, чтобы хоть чуть развлечься!

— Попробую…

Такой вот разговор состоялся в один прекрасный день — через несколько недель после событий на "Виндиктив" — в просторном салоне, украшенном висевшими на стенах гравюрами с пасторальными сюжетами. Обставленный множеством ломберных и прочих столиков, сей презентабельный салон был средоточием жизни большого трехэтажного дома на рю де Рамо в Марселе, неподалеку от пристани, чей шум долетал и сюда. Разговор этот касался Фанфана, и вели его Картуш и высокая, длинноногая молодая дама, очень красивая, белокожая, с подкрашенными глазами и роскошной копной золотистых волос.

Женщина эта была Цинтия Эллис, по рождению англичанка, сердцем марсельянка, та самая, которую несколько лет назад мы встречали в парижском борделе у мадам Бриссо, где она утешала своими прелестями герцога Шартрского вместо прихворнувшей Розали Дюти.

Итак, Цинтия Эллис осуществила свою мечту — продавая свое тело самым щедрым кавалерам, она смогла вернуться в Марсель настолько материально обеспеченной, что почти год назад открыла там собственный бордель.

Это был роскошный бордель, содержащийся в идеальном порядке. Был в нем и игорный зал, где ставки порой достигали безумных размеров, и даже маленький оркестр — флейта, гобой и скрипки. У Картуша тут была своя комната — не для того, чтобы не ходить далеко при желании заняться любовью, сыграть или выпить, но по гораздо более серьезным причинам, если не сказать больше… но об этом позднее.

В этот мир неги и музыки и привел Картуш Тюльпана, когда ночь, проведенная в море, завершилась для них спасительным появлением рыбацкого баркаса. Цинтия Эллис, тронутая охватившей Тюльпана меланхолией, его погасшим взглядом, которым он словно все ещё пытался узреть исчезнувший английский фрегат, поместила его в мансарде, стены которой велела обтянуть золотой парчой, снабдила роскошной зеленой кроватью, украшенной неприличными скульптурами и двусмысленными картинками — так что Фанфан проводил время в будуаре, достойном дорогой проститутки.

Временами Фанфан-Тюльпан шел прогуляться по Марселю, разумеется, украдкой — ведь он был дезертиром, — но сердцем, как сказал Картуш Цинтии Эллис — он был не здесь. Непрестанно думал только о Летиции и о том, как её найти.

Возвращаясь из порта, на крыльце он столкнулся с Картушем, который как раз покинул Цинтию после того разговора, с которого мы начали эту сцену.

Нужно сказать, что тогда Картуш сам на себя не походил, в нем не было ничего от тайного агента — что и правильно, иначе его быстро бы разоблачили. Одет он был в длинный редингот цвета зеленого яблока, в белых чулках, туфлях с пряжками, в пудреном парике и с кружевным носовым платком. На почтенного господина все-таки не тянул, но на владельца борделя вполне, тем более что и в самом деле держал пай в заведении Цинтии Эллис. И для полноты картины надо ещё добавить эбеновую трость с серебряным набалдашником!

— Как-нибудь вечером спустился бы вниз, — сказал он Фанфану, с болью взглянув на его бледное и потухшее лицо. — Сидеть так взаперти тебе не по летам! Смотри, да от тебя одна тень осталась!

Фанфан-Тюльпан отвечал хмуро: