Лев Никулин - Дипломатическая тайна

Очередной субсидии штаб-ротмистру хватает почти на неделю. Затем он появляется снова в приемных европейских посольств и на хорошем французском языке говорит одно и то же, приблизительно следующее:

— Штаб-ротмистр Воробьев. Герой Мазурских озер. Кавалер боевых орденов. Жертва революции и герой гражданской войны. Нахожусь в отчаянном положении…

Ему редко дают возможность досказать свою речь. Но он настойчив, упорен, и ясно, что ему некуда идти. Элегантный секретарь с презрительным вниманием смотрит на потрепанные синие рейтузы с потемневшим серебряным лампасом, на рваный китель без погон и фуражку с выцветшим голубым верхом и проходит мимо. Почти такого же цвета выцветшие глаза под красными, опухшими веками. Воробьев сидит в приемной, пока расшитый золотом лакей не остановится пред ним в выжидательно-угрожающей позе. Тогда штаб-ротмистр Воробьев уходит тяжелой, расшатанной походкой.

Но около месяца назад одно европейское посольство в Мирате получило от Международного Красного Креста письмо с просьбой дать сведения о находящемся в Мирате бывшем штаб-ротмистре Воробьеве. А вслед за этим письмом пришло и другое с незнакомой миратским филателистам маркой — рабочий, заносящий молот, и разбитая цепь. Это письмо было адресовано бывшему штаб-ротмистру Воробьеву.

Тот же самый элегантный секретарь с некоторым любопытством вручил это письмо Воробьеву.

— Насколько я понимаю — из России?

Штаб-ротмистр медленно, чуть дрожащими руками вскрыл конверт.

Младший брат бывшего штаб-ротмистра Воробьева “инженер-механик Юрий Воробьев”, уезжая в заграничную командировку, получил известие о бедственном положении находящегося в Мирате Андрея Воробьева. Если бывший штаб-ротмистр Андрей Воробьев желает вернуться в Россию, то ему надлежит обратиться в соответствующие инстанции с просьбой о разрешении въезда в пределы республики. Необходимые средства для проезда в Россию и для проживания там впредь до приискания занятий ему будут высланы вместе с визой. Ввиду заслуг инженер-механика Юрия Воробьева виза его старшему брату, по всей вероятности, будет выдана.

Штаб-ротмистр Воробьев спрятал конверт в карман. Обычная желтизна на его опухшем, измятом лице переходит в неестественную бледность. Он вынужден сесть на золоченый стул. Секретарь осведомляется с сдержанным любопытством.

— Какие-нибудь неприятные известия?…

Воробьев рассеянно отвечает:

— Нет. Предлагают вернуться. Надо просить разрешения вернуться в Россию.

Лицо секретаря выражает удивление:

— И вы решитесь вернуться?…

Воробьев видит выхоленное, гладкое, выбритое лицо, корректную улыбочку, белоснежный, блистающий воротничок и снисходительное изумление.

Воробьева охватывает ярость. И вместе с тем возникает решение:

— Да…

В этот момент он чувствует, что обретает родину и некоторое уважение господина секретаря из посольства.

“…Вкратце изложенная биография моя свидетельствует о том, что я не получил достаточного образования для того, чтобы разбираться в политических вопросах, и слепо подчинялся моему начальству, не отдавая себе отчета в том, что делал. А потому прошу разрешить мне вернуться на родину, причем я…”

Через три недели пришел ответ на это заявление Воробьева. Ответ содержал разрешение от властей Советской республики вернуться в Россию и переводной билет на четыреста долларов от Юрия Воробьева.

В эту же ночь штаб-ротмистр Воробьев оказался в “Паризиане”…

Рейс Константинополь–Одесса. В списке пассажиров мисс Элиза Даун, представительница союза благотворительных обществ “Диана”, направляющаяся в Россию для работы в приютах беспризорных детей из голодающих губерний. Приют содержится на средства католического союза благотворительных обществ “Диана”.

В тот момент, когда пароход под флагом Республики Советов медленно проходит Босфор, в комнатах 133 отеля “Тококлиан” майор Герд делает две деловые заметки в записной книжке:

Первая:

“74а — Элиза Даун — Люси Энно”.

Вторая:

“Расходы параграф 6 литера С — 12000”.

На рассвете пароход “Керчь” минует единственный в мире тихий, очаровательный пролив. И та, которую теперь называют мисс Элиза Даун, в строгом, наглухо застегнутом дорожном костюме, со знаком “Дианы” на рукаве, смотрит туда, где в золотом облаке исчезает Константинополь.

Какое странное лицо у этой женщины. Рот, который всегда улыбался, и губы, которые только целовали, сложились в горькую, чуть не трагическую усмешку. И теперь кажется, что мисс Элиза Даун и мадемуазель Люси Энно не одно и то же лицо.

Пароход “Керчь” уходит на север. Несколько позже “Бреге-32” компании “Европа — Азия” подымается с аэродрома и берет курс на юго-восток по направлению к Мирату, унося майора Герда, военного атташе королевского посольства.

Все прошло и забыто.

Воробьев сидит в “Паризиане” в комнатке, отделенной от другой такой же комнатки полотняной стеной. За стеной звенит золото, шуршат карты и кредитные билеты, и тяжелое, хриплое дыхание игроков как бы колеблет полотняные стены.

Указательным и большим пальцами Воробьев берет липкое, темно-коричневое, тягучее тесто из металлической коробочки, скатывает его в шарик и бросает шарик на дно бокала с терпким и кислым вином. Потом залпом выпивает бокал, задумчиво проводя по коротким, колючим усам. От липкого, коричневого теста приходит меланхолическая созерцательность, спокойствие и мечтательность.

Полотняная стена комнатки странно колышется, и через минуту он видит голубое небо над ней, желтый песчаный берег. Теперь уже ясно, что это яхта “Нелли” черноморского яхт-клуба и что он, Воробьев, сидит на руле, а против него сидит живая Нелли, его Нелли. Нелли и молодость…

Но за стеной кричат, и парус — опять мертвая полотняная стена.

Опиум действует медленно. Привычнее морфий.

Воробьев тяжело встает. Он зовет слугу, игроки слишком шумят за стеной, выходит на порог и видит стол игроков. Он забывает, зачем вышел, и неверными шагами идет к столу. Ему подставляют стул, и сразу против себя он видит смуглое лицо, вытаращенные белки глаз и выжидательную, широкую усмешку банкомета.

Черная цепкая рука подвигает ему карты. Одно мгновение он смотрит на черные пальцы с крепкими синими ногтями и медленно берет карты. Игра начинается…

— Я записал слово в слово все, что я слышал. Я сам был у телефона. Документ отправлен в Москву Абду-Рахим-ханом за день до его смерти.

— Документ отправлен в Москву?

Сэр Роберт Кегль явно озадачен.