Владимир Малик - Посол Урус Шайтана

Когда взобрались на холм, увидели, что слева и справа турки остались далеко позади. Перед ними — шагов за двести — на кургане виднелся большой шатер, возле которого на высоком толстом шесте колыхались пучки белых волос бунчука. Перед шатром — большая группа людей. В серой дымке нельзя было разобрать, кто это, но какое-то предчувствие подсказало Арсену, что перед ними сам визирь Кара-Мустафа со свитой… Какой превосходный случай захватить его в полон! Еще один рывок — и…

Но тут запорожец замыслил иное. Вспомнил, как не раз и не два повторял ему старый Метелица: «Если хочешь меньшими силами одолеть сильного врага, придумай что-нибудь такое, чтобы заронить в его сердце страх. Убей в нем веру в победу». А время сейчас как раз такое, чтобы подорвать боевой дух янычар.

Арсен остановился, поднес ко рту сложенные рупором ладони и громко, чтобы пересилить шум боя, закричал по-турецки сначала в одну, а потом в другую сторону:

— Ойе, правоверные, урусы обошли нас! Хан Мюрад-Гирей, да будет проклято имя его навеки, позорно бежал с поля боя! Ойе, вай, вай! Верные сыны падишаха, будем стоять насмерть на этой земле сарматской, но не отступим ни на шаг! С нами аллах!..

Громкий голос казака гулким эхом прокатился над землей, над тысячными полчищами, что неистовствовали в вихре смертельного боя. Страшные слова об отступлении и бегстве хана, о том, что урусы обошли их и вот-вот ударят с тыла, стократ повторенные десятками, а то и сотнями уст, мигом разнеслись среди турецкого войска. Пусть не все поверили им, пусть аги и паши будут опровергать их — дело сделано! Эти слова, как шашель, подточат боевой дух воинов, заползут холодным, липким страхом в их сердца, поколеблют стойкие до сих пор ряды янычар.

А теперь — вперед!

Арсен догнал Кузьму и Иваника

Они повернули немного левее, где на фоне утреннего неба виднелся увенчанный золоченым шаром с полумесяцем бунчук. За ними ринулись десятки воинов. Перед ними, шумя и галдя, беспорядочно отступали поредевшие турецкие сотни. На холме, возле шатра, несколько янычар из свиты визиря, заметив, как на них неудержимо катится вал стрельцов и казаков, пронзительно закричали:

— Урусы!

Их крик всполошил визиря и его свиту. Аскеры поспешно садились на коней.

— Ура-а! — вдруг во всю глотку завопил Кузьма Рожков. — Ребята, хватай Кара-Мустафу!

Стрельцы, а их все больше и больше врывалось в прорыв, бросились к шатру. Навстречу им стали разворачиваться лавиной конники. Остро блеснули сабли. Еще мгновение — и склоны холма обагрятся кровью.

Но свита и стража визиря не приняли боя. Чей-то резкий окрик заставил аскеров повернуть коней назад и, прикрывая всадника в белом тюрбане, умчаться прочь.

Звенигора подбежал к шатру, полоснул саблей по шесту, на вершине которого развевались пучки и косички конского волоса, ленты. С другой стороны рубанул Кузьма Рожков. Шест качнулся и переломился. Бунчук, взметнувшись в бледно-голубом небе, упал на землю.

— Ге-ге, чуть было не поймал визиря за бороду, знаешь-понимаешь! — закричал в восторге Иваник. — Вот был бы ерой, если б привел его до гетмана и сказал: «Вот, ясновельможный пан гетман, сам визирь турецкий Мустафа! С почтением дарю его тебе…» Гетман от удовольствия щурит глаза, говорит так: «Спасибо, ерой! Чем же вознаградить тебя?» Сказал бы тогда я: «Чем изволишь, пан гетман». А он ответствует: «Дам тебе семь пар волов». А я ему: «Зачем мне семь пар волов? Я и с одной управлюсь на своем поле… Лучше вели, ясновельможный гетман, за верную службу дать железный панцирь и шлем». Удивился бы он: «А для чего теперь тебе?» — «Да как же, пан, поясняю, это будет наилучшая защита от жинкиного макогона [145] Макогон (укр.) — большей, длинный пест для растирания мака. . Как только двинется на меня, я панцирь на себя, шлем на голову — и тогда лупцуй, клятая, пока не ослабнешь!..»

Стрельцы захохотали. Те, что порасторопнее, потрошили шатер визиря. Звенигора и Рожков осматривали с высоты кургана поле боя.

На востоке светало.

Страшный, тревожный крик сотряс турецкое войско. Не видя бунчука над шатром визиря, аскеры и янычары повсюду дрогнули, охваченные смертельным страхом. Значит, правда, что урусы обошли! Правда, что татары бежали! Турецкое войско охватила паника.

Над бужинским полем клубились черные дымы. Ржали кони. Стонали раненые. Нарастали протяжные победные крики — «ура!», «слава!».

Турки отступали. Бросая на произвол судьбы раненых, пушки, возы, шатры, табуны скота, они всё быстрее и быстрее катились по степи на юг, к Тясмину, преследуемые победителями. И снова войско падишаха, как в прошлом году, побежало «по спасительному пути отступления».

Это была полная победа!

Арсен на радостях ударил шапкой оземь, завертелся, как мальчишка, на одной ноге, сгреб в объятия Иваника и Рожкова, крепко прижал их к груди.

— Победа, братья! Победа! Го-го-го-о!.. Бегут турки! Бегут, клятые!..

Он оглянулся кругом. Сколько охватывал взор, огромные волны людей и коней быстро откатывались с приднепровских высот и растворялись в голубоватом утреннем тумане. Уже исчез из глаз всадник в белом тюрбане — визирь Кара-Мустафа, исчезла его свита. Изо всех сил старались не отстать от визиря паши со своими отрядами.

Звенигора представил, как среди этой разномастной и разноликой оравы завоевателей бегут, если еще живы, Гамид и Сафар-бей, Свирид Многогрешный и тщедушный, бесталанный Юрась Хмельниченко… Связанные на жизнь и смерть с войском визиря, они мчатся вместе с ним без оглядки в серую мглу безвестности… Арсену безразличны теперь и Сафар-бей, и Многогрешный… Гамид! Вот с кем хотелось бы ему встретиться, чтобы скрестить сабли! До сих пор не остыл в его сердце горючий гнев на жестокого и коварного спахию. Да нет! Разве найдешь его среди этого круговорота? Теперь, должно быть, навеки разошлись их дороги, и судьба никогда не сведет их на этой бескрайней земле.

Его раздумья нарушил голос Иваника:

— Арсен, айда со мной! Видишь, турки обоз бросили. Будет чем поживиться!

Он первым быстро сбежал с холма и, проворно перебирая маленькими ножками, помчался к покинутому врагами лагерю.

Возвращался домой Арсен Звенигора вместе со своими хуторянами. Остались позади чигиринские руины, бужинские поля. Впереди, в синем мареве, мерцала серебряная ленточка Сулы, широкие, слегка пожелтевшие луга и знакомый лес под горой. Конь чувствует скорый отдых, прядает ушами и устремляется быстрей вперед. Но Арсен придерживает его. Ему не хочется удаляться от воза, на котором лежит раненый Роман.

Несколько молодых казаков галопом помчались в хутор, и там уже, наверное, знают о их прибытии — выходят на околицу.