Ян Валетов - Путь Проклятого

Иегуда понял тщету своих усилий. Понял, что любые слова убеждения бессильны перед фанатичным блеском этих темных, на выкате, глаз. Происходящее было необъяснимо, но при всем при том Иегуда осознавал, что раньше – не сегодня, а много лет назад – призывы Элезара нашли бы отклик и в его душе.

Это и было по-настоящему страшно – одна часть его сознания (та, что сгибалась под непосильным грузом жизненного опыта) во весь голос кричала «нет», а вторая, (которая помнила, как с треском рвется плоть, когда в нее вгрызается лезвие меча) заходится в губительном, смертельном для всего живого восторге!

Бен Яир был ближе к своим жертвам, понятней, роднее, чем неизвестно откуда приблудившийся старик, и никакое ораторское искусство не могло победить эту болезненную, замешанную на крови и несчастье близость. Жестокость вождя была для обитателей Мецады жестокостью родного отца. Они верили в то, что он вещал, а там где начинает говорить вера, голос разума умолкает. Оставался шанс спасти хотя бы некоторых, но можно ли назвать спасением полученную у верной смерти отсрочку до утра? У Иегуды не было аргументов, способных переломить ход событий, но если бы даже они и были – это бы не поменяло ровным счетом ничего. Оставалось лишь отступить. Судьба сама решит, кого оставить в живых – Иегуда не мог ни помочь, ни помешать ей. Но и не мог просто ей покориться!

– Давайте я назову тех, – Бен Яир уже не кричал, а шептал с присвистом, как раненый в горло, разве только не перхал кровью, – кто станет рядом со мной в самый тяжкий момент. Я назову тех, кому сам доверю свою судьбу, под чей меч сам с радостью подставлю шею… Эти люди не дрогнут, они выполнят свой долг и пойдут со мной до самого конца! Мы сделаем так, как сделали герои Иотопаты!

Пусть каждый, у кого хватит силы духа, убьет своих близких – это не будет преступлением в глазах Бога, ибо не преступление спасти родных от поругания.

Тот, у кого не достанет сил убить жену, мать или детей – пусть попросит о помощи друзей или знакомых. Ежели и у них не хватит смелости оказать услугу единомышленникам, им помогут избранные мной люди – они не дрогнут!

Когда мужчины исполнят свой долг, их жизнь оборвут мечи тех, кого я сейчас назову. Когда же в живых останутся только они, слепой жребий определит того, кто возьмет на себя грех самоубийства, но только тогда, когда он лишит жизни остальных.

Он и только он будет отвечать перед Неназываемым за все, что случится сегодня. Все, что произойдет нынче ночью, не отяготит ничьей судьбы, и вы предстанете перед Богом чистыми, как новорожденные младенцы. И только один из нас должен будет молить Предвечного о прощении, только один! Но я клянусь, что все мы будем просить Бога о милости для этого героя!

В толпе навзрыд заплакала какая-то женщина, и, как по команде, этот плач подхватили десятки, а, может быть, и сотни других голосов. Заныли дети. Толпа разом заговорила, зашевелилась, но это не было беспорядочным движением – люди действовали в едином порыве, подчиненные единой воле, словно муравьи в муравейнике.

Снова дунул ветер, угли на пожарище взорвались искрами и кое-где к небу бросились бледные, почти прозрачные языки пламени. Граница света накрыла толпу, превратив Элезара и Иегуду в темные силуэты на красном. Темнота разлетелась на клочья, буквально на несколько секунд, но и этих мгновений хватило, чтобы увидеть лица.

Женщина средних лет, темноглазая, с закопченным усталым лицом, прижимала к груди мальчика трех-четырех лет отроду, такого же грязного и испуганного, как она. Малыш рыдал, и слезы прорезали в грязи глубокие борозды, превратив замурзанное личико в страшноватую полосатую маску.

Мужчина с наполовину сгоревшей седой шевелюрой обнимал невысокую женщину с птичьим лицом и двух девочек лет десяти, удивительно похожих на мать.

Скорбные лики глубокого старика и старухи – практически застывшие, морщинистые, на которых мрачным огнем пылали глаза фанатиков – этот безумный взгляд человека, не ведающего сомнений в своей правоте Иегуда не смог бы спутать ни с каким другим!

Еще одна семья – пятеро: мать, отец и трое детей – на этот раз взрослые с мертвыми, полностью лишенными надежды лицами и насмерть испуганные подростки, обнимающие маленькую сестру.

Одинокий мужчина с тяжелым, как могильный камень, взглядом из-под насупленных бровей, застывший, как ассирийское изваяние.

Совсем юная девушка, с глазами полными слез…

Лица, лица, лица….

Мужчины, женщины, старики, дети… Сотни лиц.

Слезы, искаженные ужасом черты, сочащиеся смертью глаза фанатиков…

Непонимание, гнев, страх, испуг, ненависть, любовь, скорбь, сочувствие…

В неверном свете угасающего пламени они сливались в одно практически лишенное индивидуальности лицо – лицо неминуемой грядущей смерти. Такую же печать скорой кончины Иегуда видел у людей во время осады Ершалаима. Все живое предчувствует гибель и боится её, и только люди, несмотря на страх, идут к ней осознанно, словно ищут спасения.

Порыв ветра утих, и Иегуда перестал видеть толпу – теперь только стенания достигали его ушей. Слова любви, слова прощания, проклятия, благословения, мольбы сливались в низкий многоголосый шум, и этот шум плыл над плато, наталкиваясь на дворцовые постройки, на скалы и отражался от них тысячекратно. Казалось, сама крепость рыдает над теми, кто защищал её.

Бен Яир шагнул к Иегуде и тяжело задышал прямо в лицо старику. Пахло от него тяжело, потом и острым запахом загнанного зверя. Когда-то в молодые годы Иегуда убил леопарда – сначала ранил метким выстрелом, а потом, несмотря на опасность, гнал, ориентируясь по кровавому следу. И погоня эта кончилась бы для беспечного и неопытного Иегуды смертью – леопард вышел ему за спину, но зверь потерял слишком много крови и ослаб, потому и не смог прыгнуть, как задумал. И умер, пытаясь разгрызть древко копья, пронзившего грудь. От огромной мертвой кошки пахло, как сейчас от Бен Яира – так, что резало ноздри, а по спине пробегали мурашки. Только леопард давно был мертв, а Элезар, не уступавший ему ни в хитрости, ни в жестокости, ни в кровожадности – жив и силен, и куда как более опасен. Иегуда предпочел бы оказаться один на один со зверем, как тогда, в пустыне, чем видеть прямо перед собой эти горящие безумным огнем, черные и бездонные, как асфальтовые озера, глаза.

– Что, старик? – просипел Бен Яир. – Видишь? Ты ничего не изменил! Ничего! Ты мог и не пытаться… В Гамале было пять тысяч героев. Разве мы хуже тех, кто умер в Гамале? В Иотопате погибли все, кроме предателя Маттиаху! Он проклят навеки, он и все его семя до самых дальних потомков, а о умерших в пещерах под городом до сих пор читают каддиш во всех синагогах… Разве мы хотим, чтобы нас прокляли? Здесь собрались герои, старик, а не трусы, как ты! Жаль, что я не приказал зарезать тебя сразу, когда ты прибился к нам…