Ян Валетов - Путь Проклятого

Он оттолкнул Иегуду прочь, и тот едва не упал спиной на камни, но все же устоял. А Элезар уже отвернулся от него и снова обратился к толпе, вознеся вверх руки:

– Даже враги будут восхищаться нашим мужеством! – прокричал он в небо. – Сам Яхве одобрит наш выбор, потому что наши жизни принадлежат только ему! Римляне не получат ничего, кроме мертвых тел! Смотрите, братья и сестры! Сейчас рядом со мной станут те, кто протянет руку помощи упавшим духом! Мои соратники, мои друзья, защитники нашей страны и нашей веры! Бен Канвон!

Могучий Бен Канвон прошел мимо Иегуды, не удостоив старика взглядом, словно и не заметил. Взор его был обращен вовнутрь, словно у человека, поглощенного молитвой.

– Бная! – позвал Бен Яир.

Тонкий и изящный, словно юная девушка, лучник Бная стал от него по левую руку.

– Йоав! Мальта!

Эти двое пращников были похожи, как братья – темнобородые, широкие в плечах, косолапые и веселые. Сейчас у них были чужие, застывшие лица.

– Цифон! Грида! Хонни! Бни Фети! – продолжал выкрикивать Элезар, и верные ему бойцы выстраивались возле него, давая толпе рассмотреть добровольных помощников-палачей.

– Ха-Этки, Бен Ханахтом! Цаида!

Их было двенадцать, если считать Бен Яира. Двенадцать, как колен Израилевых. Двенадцать, как тех, кто сидел с Иешуа за трапезой в тот самый день, когда Иегуда последний раз говорил с ним. И день сегодня был подходящим – вместе с восходом солнца на земле начнется 15-й день месяца нисана.

Тот самый день.

Элезар опустил руки и сразу стал меньше, сгорбился – Иегуда вдруг заметил, как он постарел. Со спины его можно было принять за старика, согнутого грузом прожитых лет.

Увидев, что вождь опустил голову, толпа внезапно затихла – стало слышно потрескивание угольев в угасающем пожарище, и плач младенца прозвучал так отчетливо, словно он не лежал на руках у матери, стоявшей среди людей, а был на руках у Бен Яира.

– Попрощайтесь, – сказал Элезар негромко, но, казалось, его голос был слышен и у подножия горы, там, где у начала Левка стояли, задрав головы, прокуратор Флавий Сильва и окрыленный доверием примипил Десятого легиона.

На самом деле слова не долетали до них, но, почему-то, по спине Сильвы пробежал холодок – кто-то невидимый обдал военачальника ледяным выдохом, от которого между лопаток выпал иней. Он невольно поежился и тут же быстро, едва ли не с испугом глянул на Публия, краем глаза успев уловить и то, как примипил дернул плечами, и мгновенный взгляд искоса в его сторону, брошенный старым боевым другом. Если бы прокуратору сказали, что он чувствовал рядом с собой дыхание смерти, он бы не поверил. А, может быть, поверил, но никогда бы в том не признался, потому что воин знает силу предчувствий, но не должен останавливаться перед ними. Публий же, воспитанный в детстве рабыней-ассирийкой, был суеверен и этого не стеснялся. Он-то сразу сообразил, кто глядит на них в упор, сообразил и содрогнулся, хотя понял, что смерть пришла не за ним….

Израиль. Иудейская пустыня.

Наши дни.

Пока Валентин и Арин склонившись над лэптопом, пересылали файлы, профессор Кац вышел из ветхого домика на самый солнцепек. Для звонка, который ему нужно было сделать, свидетели были бы лишними – тем более, что в успехе своего обращения Рувим был, мягко говоря, не уверен.

После полутьмы бедуинского жилища яркий свет выжигал глаза, отдохнувшее в потоках прохладного воздуха тело снова покрылось испариной. Он нашел густую тень, забрался в нее, как кот под диван, и, привалившись к фанерной стеночке плечом, набрал номер по памяти.

Первый раз он таки промазал – ответил детский голос, и Рувим сразу повесил трубку. На звонки в ЦАХАЛ дети отвечать не могли, тут уж можно было не сомневаться. Второй набор тоже оказался мимо, а вот с третьего раза откликнулся женский голос.

– Приемная тат-алуфа [30]Меламеда!

– Моя фамилия Кац. Профессор Рувим Кац. Я хотел бы говорить с генералом.

– Переключаю вас на его личного секретаря.

У секретаря был приятный голос – немолодой, наверное, он принадлежал мужчине лет тридцати-тридцати пяти – густой, с прекрасной дикцией и сдержанными интонациями. Именно так и должен говорить образцовый военный, подумалось Рувиму. Но договориться с этим парнем будет не просто: такие охраняют шефа, как еврейская мама – сорокалетнюю дочь-девственницу на выданье – рьяно, бессмысленно и бескомпромиссно.

– Простите, – переспросил секретарь, – еще раз, как ваша фамилия? Кац?

– Да, – подтвердил профессор. – Я – Рувим Кац, профессор археологии Иерусалимского Университета.

– Очень приятно, господин профессор, и я был бы рад помочь вам, но тат-алуф Меламед сейчас отсутствует. Не могли бы вы оставить свой контактный номер, я передам генералу вашу просьбу, и он, если найдет нужным, перезвонит.

– Я сожалею, – сказал Кац со всей возможной вежливостью, – но связаться со мной будет крайне трудно. Я бы хотел переговорить с тат-алуфом прямо сейчас.

Секретарь вздохнул. Вздыхал он тоже профессионально – так, чтобы любой штафирка понял, что разговаривают с ним только из жалости и не иначе.

– Я обязательно передам генералу о вашем звонке, профессор Кац, но без вашего номера телефона вряд ли что-то получится.

– Послушай, малыш, – в голосе Рувима звякнул металл, и он буквально физически почувствовал, как напрягся человек с той стороны трубки. Адъютант, не умеющий правильно интерпретировать интонации, редко задерживается на службе. Этот явно умел. – Я сейчас профессор археологии, но так было не всегда. Я оставил службу много лет назад, но не так давно, чтобы ты не слышал прозвища Египтянин, а если и не слышал – позвони кому-нибудь из старших в «Саерет Маткаль» [31], тебе объяснят. Номер, с которого я говорю, ты видишь перед собой на мониторе, и, если ты не совсем дурак, а Гиора дурака бы рядом не держал, то уже знаешь, кому он принадлежит. Фамилия владельца карточки тоже знакома твоему шефу: когда-то человек с такой фамилией вывел нас с минного поля, на котором мы застряли наглухо. Ночью. Под обстрелом. Всё. Преамбула закончена. Соединяй меня с шефом.

С той стороны трубки адъютант думал так, что слышно было, как скрипят мозги.

– Господин Кац, – сказал он уже совершенно другим тоном. – Подождите на линии, пожалуйста.

Трубка онемела – линию поставили на «холд».

Рувим терпеливо ждал. Могло и не подействовать, но, скорее всего, подействовало.

– Рувим, это ты?

Еще будучи капитаном Меламед, славился тем, что никогда не повышал голоса. Что бы не происходило, какие бы эмоции не одолевали худого и сутулого Гиору, говорил он тихо, с ровными нейтральными интонациями, но слышали его все, а кто не слышал – мог пенять на себя. Меламед был парнем жестким, начисто лишенным сентиментальности в обыденном смысле слова, но зато к своим солдатам и товарищам относился, как родной отец, а часто даже лучше. Солдаты платили ему тем же.