Хэммонд Иннес - Проклятая шахта.Разгневанная гора

Вот, значит, каково это корнуоллское шахтерское побережье. В горле у меня стоял ком. С тех пор как я себя помню, я только и слышал от отца, что рассказы об этой полоске суши в Корнуолле, где он жил и работал до женитьбы. И вот я действительно стою на Кэрн-Кениджек, на этом Воющем Кэрне. Именно отсюда, с этого места, два шахтера видели, как бьются между собой дьяволы.

Прямо подо мной выползали из вереска три тропинки, растопырив свои грязные пальцы в сторону шахтерских домишек, расположенных вдоль береговой дороги. Я сверился с картой, чтобы определить свое местоположение. Вон там, налево, Сент-Джаст, а дальше Боталлек и Боскасуэлл, где родился мой отец, и Тревеллард. Да, а вон там – Пендин, можно было различить крошечный бугорок маяка на линии побережья. А чуть левее, на медном фоне моря, чернели два высоких строения, это – Уил-Гивор. А вон то скопище ломаного камня у подножия скалы – Левант.

Я знал эту береговую линию наизусть, так, словно всю ее излазал в детстве. Мне не нужна была карта, чтобы определить, где Кейп-Корнуолл, а где Кениджек-Кастл. Я почувствовал волнение, когда обнаружил мыс Боталлек и узнал надземные постройки боталлекского рудника. Я мог даже различить отдельные шахты, ориентируясь по развалинам машинного отделения – единственного здания, сохранившего свои прежние очертания в этом хаосе ломаного камня. Рудник уже давно заброшен, но во времена моего отца он был крупным поставщиком олова. Отец водил меня с горизонта на горизонт, описывая каждый штрек в мельчайших деталях, так что теперь, глядя на рудник с высоты Кэрн-Кениджек, я видел все внутреннее устройство рудника таким, как его рисовал отец на пыльном полу нашей лачуги.

Мне вспоминались шахты в Калгурли, рудничные долины Скалистых гор, полные кипучей деятельности, новые здания из бетона, где размешались их заводы. И все это казалось таким современным и безликим по сравнению с этой изрытой полоской берега, где олово добывали люди, оставившие свой след на этих заброшенных торфяниках в виде серповидных улочек разрушенных домов да древних захоронений. Это были шахты, дававшие древним бриттам олово, которое они обменивали на украшения и шелковые ткани у греческих торговцев в Марселе давным-давно, еще в бронзовом веке. Всего пятьдесят лет назад вся эта округа была охвачена кипучей деятельностью – тысячи людей работали под этими зубчатыми скалами и даже дальше от берега, под морским дном. А теперь это заброшено. Работает всего одна шахта, Уил-Гивор.

Красноватый отблеск солнца на вереске начал меркнуть. Огромный красный шар опускался в воду за штормовыми облаками. Я продолжал смотреть, пока не исчезла самая последняя узкая полоска света, а когда взглянул вниз по склону на море, оно превратилось в темную бездну, а верхушки скал и изрытые склоны приобрели мрачный, враждебный вид. Вереск напоминал жнивье, по которому прошелся огонь, а скалы в сгущающихся сумерках приобрели самые причудливые очертания. Вся местность, казалось, дрожала на холодном ветру и как бы возвратилась в свое темное прошлое.

Я пошел дальше, пытаясь выйти на ближайшую тропинку, которая привела бы меня в Боталлек. Но шел медленно, даже, пожалуй, неохотно. Теперь, когда будущее придвинулось вплотную, мне снова стало не по себе. Я пытался себя убедить, что, если работа мне не понравится, я могу спокойно отсюда уйти. Однако в глубине души у меня затаился страх, я боялся, что мне этого не позволят. Вся радость и волнение, вызванные возвращением на родину моего отца, испарились. Возможно, просто оттого, что скрылось солнце, унеся с собой тепло, согревавшее всю эту местность. Все было мрачно, голо, все вызывало уныние. А может быть, меня томило дурное предчувствие.

К тому времени как я добрался до береговой дороги, соединяющей Сент-Ивс с Лэндс-Эндом, почти совсем стемнело. Грозовые тучи, которые только окаймляли горизонт, когда садилось солнце, теперь сплошной черной массой расползлись до половины неба. Вдали сверкали зигзаги молний – единственное указание на то, что там было уже не море, а небо с его облаками и тучами. После каждой вспышки раздавались отдаленные раскаты грома, заглушая рокот моря и вой ветра в телеграфных проводах. На севере вращающийся прожектор маяка Пендин-Уоч прорезал мглу надвигающейся бури.

Я думаю, что во времена моего отца в Боталлеке было гораздо больше домов, теперь же от всего селения осталась только крохотная гостиница, окруженная хозяйственными постройками. На дороге не было ни души, но из открытой двери гостиницы был виден свет и доносились звуки аккордеона и мужские голоса. Они пели песню «Старая серая утка». После смерти отца я ни разу не слышал этой песни. Он очень ее любил и часто пел, в особенности когда бывал пьян. Я нерешительно остановился. Мне не хотелось чувствовать на себе любопытные взгляды обитателей маленькой деревушки. Но нужно было узнать, где живет капитан Менэк, и очень хотелось выпить, чтобы немного подбодриться. Кроме того, мне необходимо было время, чтобы обдумать свое положение.

Когда я вошел, в баре сидели несколько мужиков. Их было человек шесть. Двое играли в кегли – особую разновидность, принятую в Корнуолле, остальные сидели вокруг аккордеониста. Это был дородный седой старик, он пел, не выпуская изо рта глиняной трубки, зажатой в беззубых деснах. Пение перемежалось стуком деревянных кеглей, когда мяч на резинке врезался в их строй. В очаге пылал жаркий огонь, в комнате было тепло, светло и уютно. Я подошел к стойке и заказал пинту пива, кожей чувствуя, что пение почти прекратилось и все смотрят на меня. На полках вперемежку с бутылками и стаканами лежали образцы руды, перемигиваясь со своим отражением в зеркале позади полок. Один из этих образцов, крупный булыжник, напоминающий кусок свинца, представлял собой коренное олово, другой – серный колчедан, который сверкал почище золота. Хозяин вел себя достаточно дружелюбно, и я завел с ним разговор о шахтерских делах. Он был невысок и широк в плечах. Время от времени он покашливал, и этот кашель в сочетании с бледной кожей говорил о том, что он болен силикозом.

Внезапно до меня дошло, что аккордеон окончательно смолк. Пение тоже прекратилось, так же как и стук кеглей. Я быстро обернулся. Никто не разговаривал. Вес смотрели в мою сторону. Меня охватило паническое желание бежать, но ноги словно приросли к полу. Я взял себя в руки. Что они могут сказать по моему виду?

– Почему вы так на меня смотрите? Ответил тот, кто играл на аккордеоне:

– Хочем понять по разговору, кто ты таков. По виду, похоже, иностранец, а говоришь вроде как надо.

– Я с Каналы, – сказал я им.

– Знамо дело, а вот корнуоллская кровь в тебе все равно имеется, – настаивал старик.