Хэммонд Иннес - Проклятая шахта.Разгневанная гора

– Что вы увидели?

– Примерно каждые тридцать секунд Везувий вздыхал, выбрасывая камни с такой силой, что они отлетали на огромное расстояние.

– Это не очень опасно?

Я засмеялся:

– Конечно, каска не помешала бы. Но по счастью, воронка кратера была слегка наклонена в противоположную от нас сторону. Но грохот, с которым раскаленные камни обрушивались на плато, был нам отчетливо слышен. А в самой воронке раскаленная лава бурлила, как в пасти дракона.

– Замечательно, я должен рассказать обо всем этом сыну. Замечательно! И вы говорите, что вулкан очень изменился?

– Это зола, – показал я.

– Да, сын говорил, что ветром ее доносит до Адриатического побережья. Шесть дюймов пепла на улицах Бари в двухстах милях отсюда.

Наш разговор прервал пилот, велевший пристегнуть ремни. Через несколько минут мы приземлились в аэропорту Помильано. Было жарко и пыльно. Солнце пылало в безоблачном небе. Здесь стояла буквально тропическая жара, и мне захотелось переодеться в более легкий костюм.

Аэропортовский автобус вез нас по узким грязным улицам Неаполя, где дома придвинуты к самой обочине дороги и босоногие голопузые ребятишки играют в темных коридорах у распахнутых на улицу дверей. Неаполь совсем не изменился – все та же нищета и грязь. Белые катафалки все так же везут детей на кладбище по Виа ди Каподимонте, и, насколько мне известно, бездомные бродяги, умирающие от истощения, все так же находят свой последний приют в заброшенных шахтах. Когда мы проезжали по Пьяцца Гарибальди и Корсо Умберто, я смотрел на толпы жизнерадостных людей, мысленно возвращаясь в 1944 год. Я – летчик, лейтенант, имеющий на своем счету 19 сбитых немецких самолетов и 60 боевых вылетов. Это было до того, как Максвелл послал меня в Фоггию, до того, как я начал эти проклятые полеты на север, доставляя офицеров и припасы в партизанские отряды, формировавшиеся в Этрусских горах.

Возле авиаагентства мы с Хэкетом распрощались. Он был добр и очень помог мне в Милане, но мне хотелось действовать самостоятельно. И, честно говоря, я устал от него.

– Где вы остановитесь? – спросил он.

– Пока не знаю. Поищу какой-нибудь небольшой отель поближе к морю.

– Ну, а меня вы можете найти в «Гранд-отеле». Добро пожаловать в любое время. Если захочется выпить, я к вашим услугам.

– Спасибо. Может быть, вы как-нибудь со мной пообедаете? – Подошло такси, и я сел в него. – И благодарю вас за то, что вы были так добры со мной вчера. Я позвоню вам.

Я велел шоферу ехать в гавань Санта-Лючия. Я оглянулся: Хэкет махал мне своей серой шляпой, а стекла его пенсне блестели на солнце. Он был похож на сову, с удивлением взирающую на сияние дня. Он выглядел как типичный американский турист. Элегантный серый костюм и камера – неизменные атрибуты любого американского туриста, словно каждому, кто отправляется в поездку, их выдают как часть снаряжения.

Такси миновало Пьяцца дель Плебесцито, потом Палаццо Реале, где во время войны помещался клуб «Наафи», и покатило вдоль набережной. Море было спокойным и гладким, как зеркало. Паруса яхт казались белыми пирамидами, на горизонте виднелись смутные очертания Капри. Я остановил такси у гавани Санта-Лючия, над которой высится мрачный Кастель дель Ово. Сидя на солнышке, я любовался рыбачьими лодками, уходящими в море, и голубой гладью неаполитанского залива, простирающейся передо мной, и Везувием, похожим на громадную разрушенную пирамиду, и вдруг понял, что совсем забыл о существовании Милана, да воспоминание о ночном кошмаре почти окончательно выветрилось. Я был в мире со всем миром, как призрак который обрел молодость: зрение, слух, обоняние. Это' был тот же Неаполь, где в удивительном согласии уживаются богатство и нищета, солнце и грязь и оборванные воришки. Наверное, они все так же торгуют свои ми сестрами на Галерее Умберто и крадут что придется, из незапертых машин, оказавшихся на Виа Рома. Н мне было наплевать на богатство и нищету, и на тысячи людей, ежедневно умирающих от голода и ужасных, неизлечимых болезней, и на катафалки, запряженные тощими клячами. Все это меня не трогало. Я пребывал в романтическом настроении, просто упивался красотой Неаполя, целиком отдавшись его власти.

Я не заказывал номер заранее, но знал, что все будет в порядке. Я просто был уверен, что ничего плохого не может случиться.

По крайней мере в тот день все именно так и было. Рядом бухтой Санта-Лючия находился незадолго до этого отремонтированный отель, и, когда я высадился возле него из такси, меня встретили там, как дорогого, долгожданного гостя. Мне отвели номер на втором этаже с видом на залив и балконом, на котором я посидел перед тем, как лечь отдохнуть.

Вечером я взял такси и поехал в маленький ресторан, который знал с тех далеких времен. Вечер был теплый, светила луна. Я заказал «фрути ди маре», спагетти и «Лакрима Кристи». Ужинал я на открытой веранде, слушая непременного итальянского скрипача, игравшего «О соле миа» и «Сорренто». Тишина и красота ночи пробудили во мне чувство одиночества. И тогда я вспомнил, что Джина Валле завтра приезжает в Неаполь, и что-то шевельнулось у меня в груди. По крайней мере, мне полагалось поблагодарить ее за то, что она подменила мой бокал. Скорее всего, она спасла мне жизнь. Это было достаточным поводом позвонить ей. Тем же вечером, вернувшись в отель, я попросил телефонную книгу, отыскал номер телефона Валле, графини, вилла «Карлотта», и переписал его в свою записную книжку.

Когда я проснулся, за окном ярко сияло солнце и сквозь открытые балконные двери струился благоуханный воздух. Я позавтракал на балконе, потом долго сидел там, попивая коньяк и покуривая, думая о том, чем заняться в этом солнечном мире. Все было столь великолепно, что мне и в голову не приходило, что это великолепие может быть чем-то нарушено. Я пообедаю в ресторане, потом буду долго лежать на берегу залива на солнце, а ближе к вечеру позвоню на виллу «Карлотта».

Я приехал в ресторан вскоре после двенадцати, и, когда расплачивался с таксистом, на парковочную площадку въехал кремовый «фиат».

В машине никого, кроме шофера, не было. Он вышел из машины, бросил фуражку на заднее сиденье и расстегнул куртку своей зеленой униформы. Куртка была надета на голое тело. Потом он расстегнул ремень на брюках и снял их, оставшись в плавках темно-бордового цвета. Я зачарованно глядел на перевоплощение шофера в купальщика. Видимо, это не ускользнуло от его внимания, потому что, забросив в машину свою одежду, он сердито взглянул на меня. Широкоплечий молодой человек лет двадцати, прекрасного телосложения, с выразительным лицом и копной длинных черных волос, которые он имел обыкновение отбрасывать со своего высокого лба. И вдруг его сердитый взгляд сменила широкая, озорная усмешка.