Татьяна Смирнова - Тень Орла

– Цена любви – золото, – криво усмехнулся Йонард.

– Ты хотел бы, чтобы тебя полюбили?

– Меня уже любили. И не один раз.

– Что ты понимаешь в жизни, ребенок! Настоящее чувство не может вместить в себя сердце человека. Кто знает, зачем он живет? Никто не знает. И не спрашивай себя об этом никогда, не надо. Живи как живется, и все тут. Ходи по земле да смотри вокруг себя, и не люби никогда и никого, тогда и тоска не страшна… Но ты не слушай, что я тебе говорю, нет, не слушай! Это я от старости из ума выжила, болтаю невесть что. Одно только верное слово скажу тебе: берегись женщины. Я по глазам твоим вижу, что ждет тебя самое страшное испытание, какое только боги могут послать смертному – испытание любовью. Ты проиграешь его.

То ли от костра, подобравшегося слишком близко, то ли от чего еще, Йонарда бросило в жар. Ему вдруг показалось, что все мысли его, даже самые тайные, видны как на ладони, и не одной Сатеник, всей степи.

– Слушать не хочу больше о женщинах! Расскажи лучше о войнах и сражениях. Ты рассказываешь о древних битвах так, словно сама рубилась там, – глаза Берга полыхнули зеленым огнем.

– Мальчишка. Еще когда твоя мать не знала твоего отца, я уже водила свой род в походы на арохов. И все рода меня знали и слышали обо мне. Я стреляла из лука на четыреста шагов, и лишь немногие мужчины могли со мной соперничать. Посмотри, – старуха провела рукой по правой стороне груди, она была ровной и плоской. – Да, я вскормила своих детей одной грудью. Но им хватило жажды битвы и воли в моем молоке. Все они полегли в жестоких схватках…

Воспоминания затуманили темные глаза Сатеник, похожие на колодцы без дна. Йонард уже подумал было, не собирается ли мудрая и бесстрашная предводительница скфарнов по-бабьи пустить слезу. Нет конечно! Просто огонь угасал. Но кто-то подбросил хвороста, и при свете огня Берг понял, что ошибся.

– Сейчас все мое племя – мои дети, сыновья и дочери. Они – свободный народ, сильный и воинственный. Нас боятся. Нас всегда боялись и будут бояться, а значит – уважать. Хотя ты и сам скоро узнаешь, что уважение и страх могут держаться лишь на острие меча. Но мы уйдем непобежденные. Уйдем к своей судьбе, на колесницах, запряженных четверками золотисто-розовых нисейских коней. Не простые кони, сами Огонь, Вода, Земля и Ветер понесут эти колесницы. А править самой первой будет наш прародитель Скфарн. Он заберет нас с собой в лазурные чертоги своего лунного дворца, и там мы впервые навсегда распряжем коней и построим дома не на колесах, а на земле, ибо только там и есть наш единственный дом. Здесь, в этой степи, дома у скфарнов нет.

Йонард слушал древнее предание, и перед глазами его мчалась рдеющая багровым светом колесница, увлекаемая в иссиня-черную бездну небес золотисто-рыжими конями. Кони, словно каждый из них сам был живым воплощением огня, светились во тьме, рассекая в стремительном беге и время, и пространство. Тысячи золотых искр вспыхивали в гривах, струились вдоль мощных, гибких шей, оседали на длинных волнах хвостов и, не удержавшись там, срывались в бездонную пропасть – стрелы падающих звезд чертили в небе загадочные и таинственные узоры. Тихая и печальная мелодия звездного дождя заставляла сердце тревожиться и грустить о чем-то несбыточном, невозможном и от этого еще более желанном и необходимом.

Йонард не сразу понял, что эти чарующие звуки он слышит в действительности, а не в своем воображении, так увлекла его легенда рода скфарнов. Еще не придя в себя от удивительных видений, то ли наяву пригрезившихся ему, то ли в полудреме, он поймал себя на том, что напряженно прислушивается к нежному перебору серебряных струн и к сильному, широко разносящемуся окрест голосу певца. Он пел-рассказывал, вплетая в мелодию и звуки моря, и дыхание ветра, и звездопад…

Певец рассказывал, что у одного юноши был любимый, неразлучный с ним крылатый конь. Когда юноша летел на своем белоснежном красавце с золотой гривой на свидание с возлюбленной, буйная грива и шелковый хвост коня издавали чудную мелодию. Все живое и неживое, даже солнечный ветер, «взрывающий из-под ног пыль золотую небесных дорог», по которым мчался крылатый, замирало в сладостном забытьи, слушая дивную мелодию. Но злая соперница в черной зависти отрезала коню крылья – и он умер. Велико было горе юноши, потерявшего друга. «И буйная грива, и шелковый хвост коня потемнели, намокли от слез». Но слезами горю не поможешь и мертвого не оживишь. Поэтому в память о своем неразлучном спутнике юноша сделал каркас из дерева, обтянул его шкурой, а конец грифа получившегося инструмента украсил головой коня. Из золотой гривы он сплел струны, а из хвоста сделал смычок… «Лилась над степями мелодия та и вдаль за собою звала. И солнечный ветер взрывал из-под ног пыль золотую небесных дорог…» Чем дольше вслушивался Йонард в слова песни, тем больше голос певца казался ему знакомым. Он силился вспомнить, где и когда его слышал, но точно вязкий туман окутывал память. Берг вопросительно глянул на старую Сатеник, так же неподвижно сидящую на кошме, поджав под себя ноги и глядя в огонь.

– Кто это?

– Певец. Вот уже две недели, как прибились они к нам. Он и девчонка его, Айсиль.

– А откуда они?

– Э, родной! Разве спрашивают у идущего человека, откуда он и куда идет. Нет. Не спрашивай, не ответит. Знаю только, что вышли они на нас со стороны заката. Певец этот, девчонка его Эроном зовет, хотя, сдается мне, при рождении было у него другое имя. Да вряд ли он и сам его помнит. По виду так он не старше тебя, Йонард, а ты загляни ему в глаза. За одну жизнь глаза такими не становятся. Душа его, точно чудесная птица, раз в тысячу лет сгорающая и возрождающаяся из пепла. Ты слышал, какие он песни поет? От хорошей жизни такую не сложишь. «Хочешь петь – пей» – это он так говорит. И сам, похоже, всегда то ли под хмельком, то ли просто навеселе. Я так посмотрю, все, чего бы он не коснулся выпить, хоть кумыс, хоть айран, даже простая вода – все его веселит, да и только. Видела я людей в хмельном угаре, так нет, этот не из тех. В нем самом что-то бродит. Сила такая, что перед ней силы человеческие, что сухой прибрежный тростник, ветром колеблемый.

– Он опасен?

– Очень. Особенно для тех, кто попытается встать рядом с ним.

– Он любит власть? – предположил Йонард.

– Наверняка он и слова такого не знает. Его предназначение – не власть над себе подобными. Она скучна ему, я это вижу.

– Слава?

– Богатство, слава, почитание – все это дым, который клубится над неумением людей ценить и уважать самих себя и рабской их привычкой унижаться.