Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII

— В чем состоит этот заговор? — с трепетом спросила она.

— Я еще не знаю этого; я знаю только, что он существует, — ответил шут. — Но я допытаюсь, и если ваши враги тайно подсматривают за вами, то и я сделаюсь шпионом, чтобы наблюдать за ними.

— Против меня ли одной направлен этот заговор? — спросила Екатерина.

— Против вас и против вашего друга, ваше величество!

Екатерина, вздрогнув, спросила:

— Против какого друга, Джон?

— Архиепископа Кранмера.

— Ах, архиепископа Кранмера? — повторила королева с облегчением. — И это все? Только его и меня преследуют наши враги?

— Только вас двоих, — печально ответил шут, очень хорошо понявший вздох облегчения королевы и догадавшийся, что она опасалась за другого. — Но помните, ваше величество, что гибель Кранмера будет и вашей гибелью; если вы защищаете архиепископа, то и он защищает вас пред королем — вас, ваше величество, и ваших друзей.

Королева слегка дрожала, и краска на ее щеках стала ярче.

— Я всегда буду помнить это и всегда буду верным другом ему и вам, так как вы оба — не правда ли? — мои единственные друзья.

— Нет, ваше величество, я говорил вам еще о третьем — о Томасе Сеймуре.

— О, он! — воскликнула Екатерина с прелестной улыбкой, а затем вдруг заговорила тихо и быстро: — Вы сказали, что я никому не должна доверять здесь; хорошо! Я хочу дать вам доказательство моего доверия. Ждите меня сегодня ночью около двенадцати часов в зеленом зале, прилегающем к саду. Вы будете моим спутником в опасном похождении. Есть ли в вас достаточно мужества, Джон?

— Настолько, чтобы умереть за вас, ваше величество!

— Тогда приходите, но возьмите с собой оружие!

— Слушаю! И это — все, что вы прикажете мне на сегодня?

— Все, Джон. Вот что еще, — добавила Екатерина нерешительно, слегка покраснев. — Если вы случайно встретите графа Сэдлея, то можете передать ему поклон от моего имени.

— О! — печально вздохнул Джон Гейвуд.

— Он сегодня был моим спасителем, Джон, — добавила королева, словно извиняясь, — и вполне понятно, что я могу выказать ему благодарность, — и, приветливо кивнув шуту головой, она направилась к главному входу дворца.

Джон печально опустил голову на грудь. Но вдруг он услышал позади себя голос, тихо назвавший его по имени, а когда он обернулся, то увидел молодую принцессу Елизавету, поспешными шагами приближавшуюся к нему.

Теперь, стоя пред Джоном, она казалась не гордой, повелительной принцессой, а только робкой, краснеющей девушкой, колеблющейся доверить чужому слуху свою первую девичью тайну.

— Джон Гейвуд, — сказала она, — вы часто говорили, что любите меня, и я знаю, как моя бедная, несчастная мать доверяла вам, даже призывая вас в свидетели своей невиновности. Тогда вы не могли спасти мою мать; не хотите ли теперь послужить дочери Анны Болейн, быть ей верным другом?

— Я хочу этого всем сердцем, — торжественно произнес Гейвуд, — и клянусь Господом Богом, что вы никогда не найдете во мне изменника!…

— Я верю вам, Джон, я знаю, что могу довериться вашему слову! — воскликнула принцесса Елизавета. — Итак, слушайте, я скажу вам свою тайну — тайну, которой, кроме Бога, никто не знает и раскрытие которой могло бы привести меня к эшафоту. Поклянитесь мне, что никогда, никому, ни под каким предлогом, ни из-за каких соображений вы не скажете о ней ни слова, даже на своем смертном одре и на исповеди.

— Клянусь вам, принцесса, клянусь памятью вашей матери, никогда не выдать ни одного слова из того, что вы мне скажете!

— Благодарю вас, Джон. Теперь наклонитесь ближе ко мне, чтобы воздух как-нибудь не подхватил моих слов и не отнес их дальше. Джон, я люблю! — Она увидела полуудивленную, полунедоверчивую улыбку, заигравшую на губах Джона Гейвуда, а затем продолжала с большим одушевлением: — Ах, вы не верите мне? вы думаете о моих четырнадцати годах и полагаете, что дитя еще ничего не знает о чувствах молодой девушки? Но вспомните, Джон, что молодые девушки, вырастающие под жгучими лучами южного солнца, рано созревают и становятся женщинами и матерями, когда должны бы быть еще невинными детьми. Я — также дочь юга, но только мое сердце созрело не под влиянием лучей счастья, а под действием страдания и горя. Поверьте мне, Джон, я люблю. Жгучее, всепожирающее пламя бушует во мне, это — мое наслаждение и в то же время мое страдание, мое счастье и моя будущность. Король отнял у меня блестящую и славную будущность, так я хочу сохранить право по крайней мере на счастливую жизнь. Так как я никогда не буду королевой, я стремлюсь быть хотя бы счастливой и любимой женщиной. И если мне суждено жить во мраке и неизвестности, то мне не должны препятствовать украсить цветами это бесславное существование и осветить его звездами, блистающими ярче, чем королевская корона.

— О, вы заблуждаетесь насчет самой себя, — печально сказал Джон Гейвуд. — Вы выбираете одно только потому, что другое вам недоступно; вы хотите только любить, потому что не можете властвовать, а так как ваше сердце, жаждущее славы и почестей, не находит другого удовлетворения, то вы хотите утолить его жажду другим напитком, хотите предложить ему любовь вместо опиума, которым оно успокоило бы жгучие страдания. Поверьте мне, принцесса, вы еще сами не познали себя. Вы не родились, чтобы быть только любящей супругой; ваш лоб слишком высок и горд, чтобы носить лишь миртовый венец. Обдумайте хорошенько свои поступки, принцесса!… Не поддавайтесь влиянию страстной крови вашего отца, бушующей также и в ваших жилах!… Сообразите все, прежде чем действовать. Ваша нога еще стоит на одной из ступеней трона; так удержите свое место! Тогда следующий шаг подвинет вас еще на ступень вперед. Не отказывайтесь добровольно от своих законных прав, но выжидайте с терпением для возмездия и правосудия. Нет ничего невозможного в том, что тогда вы получите блестящее и полное удовлетворение. Вы, принцесса Елизавета, можете еще когда-нибудь сделаться королевой, конечно, если вы не перемените своего имени на менее славное и высокое.

— Джон Гейвуд, — сказала она с очаровательной улыбкой, — ведь я говорю вам, что люблю его.

— Ну, так любите его, но делайте это в тишине, не говорите ему ничего и учитесь скрывать свои чувства!

— Джон, он уже знает об этом!…

— Ах, бедная принцесса, вы — еще ребенок, с улыбкой храбро хватающийся за огонь и обжигающий себе руки, так как он не знает, что огонь горит.

— Пусть он горит, Джон, и пусть его пламя перебрасывается через мою голову. Лучше сгореть в огне, чем медленно угасать среди ужасающего смертельного холода. Говорю вам, я люблю его и он знает об этом.

— Ну так любите его, но, по крайней мере, не выходите за него замуж, — недовольным тоном воскликнул Джон Гейвуд.