Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII

Он снова подошел к двери. Но Елизавета бросилась за ним и, схватив его за плечи, резко втолкнула обратно. Ее глаза метали молнии, губы дрожали, вся ее фигура дышала страстным пламенем. Теперь она была истинной дочерью своего отца, безрассудной и страстной в бешенстве, неукротимой в дикой ярости.

— Ты не смеешь уйти, — пробормотала она сквозь крепко стиснутые зубы. — Я не хочу, чтобы ты уходил! Я не хочу, чтобы ты продолжал стоять предо мной с этим холодным, улыбающимся лицом! Брани меня, делай мне самые жестокие упреки за то, что я долго издевалась над тобой, прокляни меня, если можешь, — я все готова снести, только не это насмешливое спокойствие! Оно убивает меня, оно вонзается в мое сердце, словно кинжал! Ведь ты сам видишь, что у меня нет больше сил сопротивляться тебе; ты сам видишь, что я люблю тебя. Да, я люблю тебя с восхищением и отчаянием, с радостью и ужасом! Я люблю тебя, как своего ангела и демона; я сержу тебя потому, что ты сломил гордость моего сердца; я проклинаю тебя, потому что ты сделал меня своей полной рабой, а в следующий момент я падаю на колена и молю Бога, чтобы Он спас меня от такого непростительного легкомыслия по отношению к тебе! Говорю тебе, я люблю тебя, но не так, как все эти мягкосердечные, нежные женщины, а с бешенством и отчаянием, с ревностью и злобой. Я люблю тебя так же, как мой отец любил Анну Болейн, которую он в ненависти своей любви и в жестоком бешенстве ревности отправил на эшафот, так как ему сказали, будто она ему неверна. О, если бы у меня была власть, я поступила бы так же, как отец; я убила бы тебя, если бы ты осмелился перестать любить меня. Ну, а теперь, Томас Сеймур, теперь скажи, хватит ли у тебя храбрости бросить меня?

Она была очаровательна, охваченная пламенем страсти, она была молода, в полном расцвете, а Сеймур был честолюбив!

В его глазах Елизавета была не только красивой, очаровательной девушкой, которую он любил; больше того: она была дочерью короля Генриха Восьмого, английской принцессой, быть может, даже наследницей престола. Правда, отец лишил ее наследства, объявив парламентским актом, что она недостойна престолонаследования. Но настроения Генриха быстро сменяли друг друга, и отверженная принцесса могла когда-нибудь стать королевой.

Об этом граф подумал, глядя на Елизавету, стоявшую против него столь обаятельной в своей юной, пламенной страсти. Об этом подумал он, когда заключил ее в свои объятья и запечатлел горячий поцелуй на ее губах.

— Нет, я не уйду! — зашептал он. — Я никогда больше не отойду от тебя, если ты сама не захочешь, чтобы я ушел. Я — твой раб, твой вассал и никогда не хочу быть чем-нибудь иным. Пусть меня предадут, пусть твой отец накажет меня, как преступника, я все-таки буду ликовать от счастья, потому что Елизавета любит меня, потому что я буду умирать за Елизавету!

— Ты не должен умереть! — воскликнула принцесса, тесно прижимаясь к нему. — Ты должен жить, жить около меня, гордый, великий и счастливый. Ты должен быть моим господином и повелителем, и, если я когда-нибудь стану королевой — а я сердцем чувствую, что буду ею, — тогда Томас Сеймур станет английским королем.

— Да, в тиши и в тайне твоих покоев я, быть может, и стану им! — ответил граф со вздохом. — Но в глазах всего света я так и останусь твоим слугой; разве только в лучшем случае меня назовут твоим фаворитом…

— Никогда, никогда! Клянусь тебе! Разве я не сказала тебе, что люблю тебя?

— Ах, любовь женщин изменчива! Кто знает, через сколько времени будет бедный Томас Сеймур растоптан твоими ногами, когда корона украсит твое чело!

Елизавета посмотрела на него с отчаянием и воскликнула:

— Разве это может быть? Разве возможно, чтобы человек способен был забыть, отказаться от того, что он когда-то любил?

— Ты спрашиваешь, Елизавета? Разве у твоего отца не шестая жена теперь?

— Это — правда! — сказала принцесса, печально склоняя голову на грудь, а затем, после короткой паузы, сказала: — Но я вовсе не буду походить в этом на своего отца. Я вечно буду любить тебя! А чтобы ты имел поруку в моей верности, я прошу тебя взять меня в жены!

Сеймур удивленно и вопросительно посмотрел на ее возбужденное, пылающее лицо. Он не понимал Елизаветы.

Она же страстно продолжала:

— Да, ты должен стать моим господином и супругом! Пойдем, возлюбленный мой, пойдем! Я не затем позвала тебя, чтобы ты играл позорную роль тайного любовника принцессы. Я позвала тебя для того, чтобы ты стал моим супругом. Я хочу, чтобы нас обоих соединили неразрывные узы, разорвать которые не могли бы ни воля, ни гнев отца, а разве только одна смерть. Я хочу дать тебе доказательство моей любви и беззаветной преданности, и ты должен познать всю искренность моей любви. Пойдем, возлюбленный мой, чтобы я могла вскоре приветствовать тебя как моего супруга!

Сеймур изумленно посмотрел на нее.

— Куда ты хочешь повести меня? — спросил он.

— В домашнюю часовню! — простодушно ответила Елизавета. — Я написала Кранмеру, чтобы с восходом дня он ждал меня там. Так поспешим же скорее!

— Кранмер? Ты написала архиепископу? — в отчаянии воскликнул Сеймур. — Как, что ты говоришь? Кранмер ждет нас в часовне?

— Да, разумеется, он ждет нас, раз я написала ему, чтобы он пришел!

— А зачем он? Что ты от него хочешь?

Елизавета удивленно посмотрела на графа и переспросила:

— Что я хочу от него? Да чтобы он повенчал нас!

Граф отскочил назад, словно пораженный ударом.

— И это ты ему тоже написала? — с ужасом спросил он.

— Конечно же нет, — ответила Елизавета с очаровательным детским смехом. — Ведь я знаю, что бумаге опасно доверять такие тайны. Я только написала Кранмеру, чтобы он явился в полном облачении, так как я должна исповедаться ему в страшной тайне.

— Да благословен будет Бог! Не все еще погибло! — вздохнул Сеймур.

— Ну, что же? Я не понимаю тебя! — сказала принцесса. — Ты не протягиваешь мне руки? Ты не торопишься идти со мной в часовню?

— Скажи мне, заклинаю тебя, скажи мне только одно, — воскликнул Сеймур, — говорила ли ты когда-нибудь архиепископу о твоей, то есть — о нашей любви? Проронила ли ты в его присутствии хоть звук из того, что обуревает наши сердца?

Она глубоко покраснела под его пристальным взглядом и шепнула:

— Не брани меня, Сеймур, но мое сердце слабо и трусливо, и, сколько раз я ни пыталась выполнить эту священную обязанность и чистосердечно исповедаться архиепископу во всем, я так и не могла сделать это! Слова замирали у меня на устах, словно невидимая сила сковывала мой язык!

— Значит, Кранмер ничего не знает?

— Нет, Сеймур, он еще ничего не знает! Но теперь он должен все узнать! Теперь мы подойдем к нему и скажем ему, что мы любим друг друга. Мы умолим и упросим его благословить наш союз и соединить наши руки!