Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII

— Только в том случае, если вы дадите мне бант, — не сдавался шут. — Я поклялся, а свои клятвы я всегда сдерживаю. Нет, нет, ваше величество, не стройте мрачные мины, не хмурьте лба!… Если вы и в самом деле не можете подарить мне бант, то поступимте так, как иезуиты и паписты, которые торгуют именем Господа Бога. Мне нужно сдержать свою клятву! Поэтому я дам вам письмо, а вы дадите мне бант; но вы только одолжите мне его, и, подержав его, я буду великодушен и щедр, как король, и отдарю вам вашей же собственностью.

Королева быстро сорвала с плеча бант и подала его Джону Гейвуду.

— Теперь давайте мне письмо, Джон! — воскликнула она.

— Вот оно, — сказал Джон Гейвуд, подавая письмо и в то же время беря левою рукою бант, — возьмите его и вы увидите, что Томас Сеймур — мой брат.

— Ваш брат, Джон? — с улыбкой спросила Екатерина, дрожащими пальцами надламывая печать.

— Да, мой брат, потому что он — дурак! — воскликнул шут. — Ах, у меня очень много братьев!… Ведь семья дураков очень велика.

Но королева уже не слушала его. Она читала письмо любимого человека, ее внимание было всецело поглощено строками письма, говорившими ей, что Томас Сеймур любит ее, боготворит и умирает от страсти к ней.

Королева не видела, как Джон Гейвуд поспешно отшпилил бриллиантовый аграф от банта и вытащил оттуда маленькую бумажку, спрятанную среди складок лент.

— Она спасена! — пробормотал он про себя, пряча роковую записку в карман камзола и снова пришпиливая аграф на прежнее место. — Она спасена, и на этот раз король не подпишет ей смертного приговора.

Екатерина прочла письмо и спрятала его за лиф.

— Ваше величество, — остановил ее шут, — вы поклялись мне сжигать каждое письмо, которое я приношу вам от него, так как запретные любовные письма — вещь очень опасная. В один прекрасный день они могут заговорить и свидетельствовать против вас. Ваше величество, я не доставлю вам больше ни одного письма, прежде чем вы не сожжете этого.

— Джон, я сожгу, но сперва я должна как следует прочесть его, — возразила королева. — Теперь я прочла его только сердцем, но не взором. Итак, доставьте мне удовольствие хранить его еще несколько часов у себя на сердце.

— Вы поклянетесь, что еще сегодня сожжете его?

— Клянусь вам! — воскликнула королева.

— На этот раз с меня довольно. Вот вам бант!… Подобно знаменитой лисе, находящей, что виноград незрел, потому что она не может достать его, я говорю вам: «Возьмите ваш бант, он вовсе не нужен мне!».

Он отдал бант королеве, и она, смеясь, прикрепила его к плечу.

— Скажите же мне, Джон, когда вы наконец разрешите мне отблагодарить вас чем-либо более существенным, нежели слова, — сказала она с очаровательной улыбкой, протягивая ему руку. — Когда же вы наконец позволите своей королеве отплатить не одними словами за ваши услуги?

Джон Гейвуд поцеловал ее руку и печально сказал:

— Ваше величество! Я тогда потребую от вас награды, когда мои слезы и просьбы достигнут своего и убедят вас отречься от этой печальной и опасной любви. Право, в этот день я заслужу награду и с гордостью приму ее от вас.

— Бедный Джон, в таком случае вы никогда не получите награды, так как такого дня никогда не будет!

— Ну нет! я все же, вероятно, получу награду, но лишь от короля, и это будет такая награда, при которой люди теряют не только слух и физиономию, но всю голову! Ну, мы увидим! А до тех пор прощайте, ваше величество!… Мне пора идти к королю, так как кто-нибудь может неожиданно застать меня здесь и прийти к довольно умному выводу, что Джон Гейвуд — не всегда шут, но по временам исполняет роль и любовного посланца! Целую подол вашего платья!… Прощайте, ваше величество! Я должен спешить!

Шут снова прокрался через потайную дверь.

«А теперь мы посмотрим эту записку», — сказал он, выбравшись в коридор и удостоверившись, что его никто не видит.

Он достал записку из камзола и вскрыл ее.

— Мне незнаком этот почерк, — едва слышно пробормотал Гейвуд, — но несомненно, это написано женщиной.

«Веришь ли ты мне теперь, мой любимый? Я поклялась в присутствии короля и всего двора передать тебе этот бант и делаю теперь это. Ради тебя я охотно рискую своею жизнью, так как ты — моя жизнь и мне лучше умереть с тобою, чем жить без тебя. Я живу лишь в те минуты, когда покоюсь в твоих объятиях, и темная ночь, когда ты можешь быть у меня, становится для меня светлым солнечным днем. Будем молить Бога, чтобы поскорее наступила темная ночь, потому что такая ночь возвращает мне любимого человека, а тебе — твою счастливую жену. Джеральдина».

— Джеральдина! Кто это — Джеральдина? — пробормотал Джон Гейвуд, снова пряча в камзол записку. — Я должен распутать эту сеть лжи и обмана; мне необходимо знать, что все это значит. Здесь нечто большее, чем простая интрига, чем ложное обвинение. По-видимому, здесь кроется действительность. Королева должна была передать это письмо мужчине, и в нем говорится о сладостных воспоминаниях, о счастливых ночах. Итак, возможно тот, кому адресовано письмо, в заговоре против Екатерины, и нужно сказать, что тогда он — самый подлый ее враг, так как пользуется любовью в качестве орудия против нее. Здесь кроется коварная измена. Или здесь обманывают того, кому адресовано письмо, и он является невольным орудием в руках папистов, или он сам участвует в заговоре и взялся разыграть роль любовника королевы? Но кто бы мог это быть? Неужели Сеймур? Возможно, что и он, так как у него ледяное, коварное сердце и он мог бы быть способен на подобную измену. Но горе ему, если это — он! Тогда я пожалуюсь королю, и его голова скатится с плеч. А теперь к королю!

Однако прежде чем Гейвуд вернулся в приемный зал короля, открылась дверь королевского кабинета и оттуда вышла герцогиня Ричмонд с графом Дугласом.

Леди Джейн и Гардинер как бы случайно стояли близ дверей кабинета.

— Ну, что? Мы и там достигли своей цели? — спросил Гардинер.

— Да, мы достигли ее, — ответил граф Дуглас. — Герцогиня обвинила своего брата в любовной связи с королевой. Она сказала, что он время от времени оставляет свой дом и только утром возвращается. Она объявила, что три дня тому назад сама ночью выследила брата и видела, как он прошел во дворцовый флигель, занимаемый королевой, а одна из камеристок королевы сообщила герцогине, что в ту ночь королевы не было в ее комнатах.

— И что же, король выслушал ваше обвинение и не удушил вас в припадке гнева?

— Он до сих пор еще в том тупом состоянии ярости, когда лава еще только закипела и готовится прорваться сквозь кратер. Все еще мирно, но будьте уверены, что извержение лавы совершится и ее огненный поток погребет под собою тех, кому надлежит погибнуть.